Все хотят

Изоляция пространства ощущалась физически. Отсечённые пальцы фантомно пульсировали, но то была нежная боль. С абсолютно пустой головой хозяйка конуры держалась за дверную ручку, как за трость. Прислушивалась к себе. К едва различимой дрожи, рябью по коже откликающейся на слабые всполохи в груди. Такие слабые, что их можно перепутать с дыханием, глубоким и холодным. Тем ласковее солнечное марево, окурившее комнатку тёплым жёлтым. Оно кутало, нисколько не стесняя движений. А движение одно — поворот к зеркалу на стене.

Двухметровое окно в альтернативную реальность. Точно такую же, как эта, только строго противоположную. Тася не вспоминала об Остапе. Ни по ту, ни по эту сторону стекла его не существовало. И впору праздновать освобождение от всех проблем. Впору, если бы именно дьявольское отродье являлось первопричиной неудач, а не сама Тася. Сколь тяжко деревенеть в крест и, породнившись с ним, хоть как-то, хоть куда-то его нести.

Собственное отражение манило. Приглашало помучиться ещё. День за днём подтверждать значимость звания самопровозглашённого героя наитруднейшей для героя тактикой — бездействием. Отказом от жизни без ухода из неё. В смирении унижения падать ниже и ниже, чтобы остальные дети, принятые жестокой игрой, в мрачные минуты спасались сравнением: «Слава Богу, я хотя бы не такой».

Дно пробивалось, а за ним новое и новое. Утопленницу должно было разорвать от давления. От гранаты. От бучи в мозгу должен был уже оторваться тромб, чтоб пресечь не своими руками. Зачем накануне вхолостую гудела голова?

Тася подкрадывалась с самой себе, предупредительно выставила вперёд обрубленную культяпку. Телесная пухлость и пьяные румяна делали её такой беззащитной. Очаровательно жалкой. Калека рассмеялась. В горле засвербело.

Реальность тем взрывом словно бы контузила. Отныне жизнь медленно ввергалась в бездну. То же самое, что зацепиться за движущийся механизм. Затягиваться крутящимся валом, с ужасом наблюдая приближение страшного конца. Кричать, молиться, а бездумная машина ест и перемалывает.

Если сделать передышку и разложить всё по полочкам, становилось только хуже. Тем очевиднее, откуда прилетит снаряд.

Слухи о случившемся добрались до университета. Преподаватели оставили Тасю в покое, но, похоже, с учёбой покончено.

Телефон разбился. Куратор не может ни писать, ни звонить. Его не интересует, отчего курьер не выходит на связь. Его в принципе не волнует ничего, кроме своевременной доставки товара. Скорее раньше, чем позже, в дверь постучат или поймают куру на улице. Это лишь вопрос времени.

Вопрос времени касается и показного тугодумия следователей. Виновника не найдут в любом случае. Значит, всё повесят на неё. Опрос сокурсников поможет сложить цельную картинку. Тихой дурнушкой отчего-то заинтересовался новенький, да в итоге предпочёл её эффектную подружку. Отверженная куда-то дела хозяйку неприметного частного дома, заманила соперницу да заколола двумя ударами в шею. Что до собак… чёрт их знает! Тоже пришибла, полоумная. В попытке обелить себя разыграла похищение с покушением. А этот самый новенький по итогу либо разделил участь своей пассии, либо сбежал от греха подальше. Всё равно его документы в деканат так и не поступили.

Окружённая со всех сторон, Тася встала перед собой на колени. Зеркало послушно вторило. Всё пропало. Всё утратило смысл и ценность. Будучи совсем малюткой, дочь клятвенно обещала маме, что, как бы ни было интересно, как бы ни было трудно, никогда (никогда!) не попробует наркотики. Клятва засела в сердце штифтом. Но сейчас ей как никогда нужна поддержка. Путь одиночки подразумевает, что силы черпать придётся разве что из колодца души. И он, отравленный, ещё мог предложить глоток воды. Последний.

Врачи сказали, для восстановления голоса нужна операция. Денег нет.

Врачи сказали, уже давно, что Тасе нужно взять себя в руки. Наконец, она послушает их.

Колени разъехались в стороны. Трясущиеся раненные пальцы неумело, робко заскользили по телу. Неприятные воспоминания нахлынули, едва не вырвались рёвом, но Тася насилу задавила их. Важно сосредоточиться. Понять, что происходит здесь и сейчас. Она делает это, а не кто-то другой.

Так долго обижала себя, чтобы прийти к очевидной истине — никто никогда не полюбит тебя так, как ты сам. Не столь важно, какую форму приняла эта любовь. Никто не станет достаточно искренним, достаточно жертвенным для твоих стремлений. Никто не пройдёт по дороге жизни рука об руку дольше, чем ты сам. Это лекарство горчило. Претил вымученный, лживый эгоизм. Но психика не предложила иной альтернативы. Познавшая опыт семьи, во спасение своё и других, Тася просто не сумеет по-другому. Без панциря не сумеет пронести собственноручно сколоченный крест ещё немного.