Все изменяет тебе

Мистер Боуэн с некоторой неохотой поднял руку, приглашая нас взять несколько более живой темп. Я хлопнул Феликса по плечу и предложил ему передохнуть, так как нам пришлось бы по его вине повторять последние псалмы крайне медленно и из последних сил. Раскрасневшийся и ошалевший, он вскинул голову, и мы с ним увидели, как толпа всколыхнулась: люди исподволь возвращались к трезвому пониманию того, какой дорогой ценой приходится расплачиваться за помрачение рассудка; возвращались к мысли о повседневной борьбе за насущный хлеб, за существование. Через дорогу Изабелла, жена булочника, в богато расшитом коричневом переднике, приковавшем к себе мое внимание, продавала жаждущим певцам крапивное пиво. Я оглянулся вокруг в поисках Лимюэла, занимавшего раньше место у самой эстрады, но его и след простыл.

В последних рядах толпы вдруг раздался взрыв приветствий, и, точно по команде, люди вновь расступились, чтобы пропустить Джона Саймона, который медленно и улыбаясь подошел к эстраде. Он, по — видимому, был смущен оказанным ему вниманием и уставился глазами прямо в меня. Я понял, что любая толпа расступится перед Джоном Саймоном, что это всегда будет удивлять его самого и что он всегда будет стесняться этого особого внимания. Опершись руками об эстраду, он очень любезно сказал Феликсу, что и сам он и его друзья рады убедиться, как ловко справляется Феликс со своей скрипкой. Феликс повернулся к Джону Саймону спиной, и шея его так побагровела от прилива крови, будто ему меньше всего хотелось слушать слова одобрения от Джона Саймона и его единомышленников. Мистер Джеймисон тоже оперся об эстраду, он дергал Феликса за брюки и, напевая вполголоса какую — то мелодию, просил, чтобы мы ее сыграли. Он явно стремился отвлечь внимание от Джона Саймона и опустить занавес над этой тихой и полной значения интермедией.

— Ты что, собираешься выступить с речью? — спросил я. — Ну, знаешь, если после этих замогильных причитаний и полетов в небеса ты все же сумеешь заставить этих людей ясно разобраться в твоих идеях, то ты просто колдун и я готов целовать твои ноги.

— Нет, Алан. Я не собираюсь произносить речей. Эти люди знают столько же, сколько и я, а некоторые из них — много больше меня. Они радуются, и я тоже. Вечер такой тихий, и музыка так приятна… Сейчас нет даже ветра, обжигающего лицо. Продолжай играть, дружище.

— А ты не споешь? У меня руки чешутся сыграть ту песенку, которой ты в свое время доводил слушателей до слез. «Все сердца на земле одиноки и грустны» — помнишь? Вот бы нам после всех этих богоугодных гимнов преподнести публике такую песенку! Люди так очумели бы, что Пенбори пришлось бы выгрести из своих печей золу и посыпать их головы — только тогда они, может быть, усвоили бы, что в железорудной промышленности неблагополучно.

— Нет, я и петь не собираюсь. Я только хочу предупредить тебя, что мне нужно ненадолго сходить в Уэстли. Возможно, что я вернусь еще до конца праздника. В противном случае жди меня здесь.

— Ты идешь один?

— Да. А что?

— о, ничего особенного. Просто будь осторожен. Раньше, чем загасить печи, Пенбори, может быть, захочет принять еще кое — какие особые меры.

— Да ты, никак, делаешься стратегом, Алан! Не беспокойся. Уэстли не за морями. Будь здоров.

Как только он отошел, я обратил внимание на внезапное колебание занавески над верхней, застекленной половинкой двери, ведущей в лавку Лимюэла Стивенса. Вот занавеску отодвинули. Вполне отчетливо увидев Лимюэла, я недостаточно ясно разглядел человека, стоявшего рядом с ним. Лимюэл указывал этому человеку на Джона Саймона. Рука булочника как бы застыла в жесте глубокого возбуждения. Она стала двигаться вслед Джону Саймону, пока тот медленно пробирался сквозь толпу. Я не спускал неподвижного взора с двери в лавку. Когда Феликс дернул меня за рукав, справляясь насчет возобновления нашей игры, я предложил ему лучше помолчать или убираться к черту и делать, что ему заблагорассудится. Я же продолжал свои наблюдения. Это длилось не больше минуты. Из лавки Лимюэла, укрытый высоко поднятым воротником пальто, вышел Бледжли, один из двух холопов, которые обрушились на меня с побоями в тот памятный день на угодьях Плиммона. Не оглядываясь по сторонам, он стал двигаться в одном направлении с Джоном Саймоном.