Все и побыстрее

Гонора откинула голову и посмотрела ему в глаза, которые своим цветом и выражением напоминали ей глаза льва. Сейчас они были влажными и беззащитными.

— Что, дорогой?

Курт покачал головой, не отрывая глаз от ее лица. У Гоноры мелькнула мысль, что взглядом он просит ее пойти с ним в спальню. Но зачем просить об этом? Разве она уже не спала с ним?

— Я люблю тебя, — прошептала она тихо.

— Ты сама любовь, — ответил он и, не выпуская ее из объятий, повел в глубь квартиры, где располагалась спальня, центр которой занимала большая, застеленная покрывалом кровать.

Курт снял покрывало и откинул одеяло. Гонора быстро сбросила с себя платье и белье. Курт разделся и лег рядом. Он нежно целовал ее чувственные груди, его руки жадно блуждали по ее телу, спускаясь все ниже и ниже, пока не достигли заветной ложбинки. Тело ее затрепетало, словно по нему прошел ток, и Гонора, забыв обо всем на свете, хотела лишь одного — чтобы он вошел в нее, и, когда это произошло, на мгновение затихла, затем изогнулась в ответном порыве, и из ее груди вырвался стон. Теперь, когда первый оргазм прошел, она будет помогать ему, ласкать его, пока он не достигнет вершин блаженства и, усталый, не упадет рядом с ней.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Курт натянул одеяло, поставил на грудь пепельницу и закурил. После очередной глубокой затяжки он неожиданно произнес:

— Я родился в Австрии.

Гонора оторвала от подушки голову и посмотрела на него.

— Ты стопроцентный американец, — сказала она тихо.

— Да, но рожденный в другой стране. Я, как и ты, иммигрант.

— Из Австрии? — спросила она.

— Возможно, но я даже и в этом не вполне уверен. Может быть, я родился в Германии. Странная вещь, я так мало знаю о себе… — Курт вздохнул.

Гонора нежно поцеловала его в плечо, вдыхая слабый запах пота.

— Самое раннее мое воспоминание связано с женщиной со светлыми волосами и добрыми руками. Она кормила меня чем-то сладким. Я не знаю, кто эта женщина, но мне приятно думать, что она моя мать. Затем я жил со старухой. Она не раз говорила мне, что мы не родственники, и я не жалел об этом, потому что она была отвратительной старой каргой. Мне кажется, она была прислугой в нашем доме, но я в этом не уверен. Мы жили в хижине, грязной и убогой. У старухи были цепкие пальцы. Она кашляла так натужно и громко, что могла бы разбудить и мертвого. Эта страшная старуха была единственным родным мне существом, и, когда мне удавалось раздобыть съестное, я делился с ней. Я рылся в мусорных баках на задворках ресторанов, которые посещали богачи. Иногда мне удавалось найти что-нибудь вкусное — кусок торта или конфеты. Я был ловким и проворным. Мне необходимо было опережать других. В нашем деле была старая конкуренция. После крушения Австро-Венгерской империи многие находили себе пропитание в мусорных баках.

По спине Гоноры побежали мурашки, на глаза навернулись слезы. Она наклонилась поцеловать Курта, стремясь своим поцелуем остановить поток воспоминаний. За окном стемнело, и они лежали, не зажигая света. В темноте светился огонек его сигареты. Курт продолжал рассказывать. Внутренним взором он видел худенькую девочку, сосущую член толстого старика, маленьких мальчиков, занимающихся тем же, одиннадцатилетних проституток.

— Сам я никогда не делал этого и не торговал своим телом, — сказал Курт, заметив встревоженный взгляд Гоноры. — Не знаю почему, но не делал. Я подбирал пищевые отходы.

Вскоре старуха стала харкать кровью. Однажды ночью он проснулся от холода — мертвая старуха сжимала его в объятиях. После ее смерти Курт покинул лачугу и поселился под мостом.

— Разве там не было приюта для сирот? — спросила Гонора.

— Целых два, и оба переполненные. Но не думай, что о нас совсем забыли. Каждое утро приезжала санитарная машина и собирала мертвых. Старуха говорила мне, что я родился в двадцать первом году, а тогда шел двадцать седьмой. Прошло уже девять лет после окончания войны, а люди все умирали.

Как-то зимой, — продолжал рассказывать Курт, — пронесся слух, что квакеры раздают хлеб голодным. Я со всех ног бросился к тому месту и налетел на солидного, хорошо одетого американца.

— Гидеон? — догадалась Гонора.