Всадники

"Папка, папка! Наверно, думаешь, что сын все еще балует в поселке, как малое дитя. А он теперь боец Красной Армии и ему не до ребячьих забав. Самого товарища Ленина полушубок сейчас на твоем Севке. От тебя первого узнал я про товарища Ленина, только мало. Эскадронный командир дядя Степан разъяснил куда подробнее, что он за человек есть и какой нам путь указывает. Путь этот через войну лежит, и потому служить мне в эскадроне до последнего".

Подумал так Севка, и краска поползла по его щекам. Какой же эскадрон, если лежит на коечке в глубоком тылу, а Клава, как бы невзначай, его по макушке гладит, словно маленького! Тут и закралось в Севкину голову подозрение.

На следующее утро он даже не улыбнулся Клаве. Лишь глянул исподлобья и молча взял градусник. А когда встревоженный доктор присел к Севке на койку, спросил в упор:

- Скоро меня на выписку?

Доктора трудно удивить.

- Это, брат, от тебя зависит, - ответил ровным голосом. - Как только заживет плечо - сразу и выпишем.

Нет, Севку такой ответ не устраивает. Ему вынь да положь!

- Может, не так лечите? Это почему же я тут дольше всех?

Доктор начал догадываться. Приподнявшись с койки, сказал:

- Лечим как надо и как умеем. Доживешь до моих лет - может, будешь лечить лучше. - И повернулся спиной.

- Дядя Викентий Федорович! - спохватился Севка. - Я ведь не к тому, чтоб вас учить. Думал - жалеете, раз я тут младше всех. Может, резать надо или что... Так вы режьте. Вытерплю! Мне бы только скорей в эскадрон.

Повернулся доктор, потрепал Севку по здоровому плечу:

- Надо будет - отрежем. Такая у нас служба.

Глава III

ПЛОХИЕ ВЕСТИ

В заплечном армейском мешке, который почему-то прозвали "сидором", хранится имущество бойца: смена белья, свежие портянки, котелок, принадлежности для чистки оружия. Но трудно представить такой сидор, где сверх положенного не притаилась бы какая-то вещица, бережно хранимая и часто совсем не нужная на войне. Ведь каждый верит, что будет жив и после войны ему это добро пригодится.

Вещмешок всегда при себе. С ним и в наступлении, и в обороне, и при отходе. А на ночевках он под головой - отличная подушка!

Но в госпитале сидор не положен - запрещено. Вот и исхитряются раненые. Правдами и неправдами изымают свое солдатское добро, несут в палаты.

У Миколы Гужа в тумбочке под полотенцем - зажигалка. Стоит нажать скобочку, как сама отворяется крышка и крошечный кузнец в фартуке бьет кувалдой по наковальне. Зажигается фитилек - и пожалуйста, прикуривай. А Микола и не курит вовсе.

Мирон Горшков хранит под тюфяком завернутый в тряпицу бумажник. Новенький, желтой кожи и весь скрипучий. Внутри - разные отсеки, кармашки для денег и документов. Все на коричневых кнопках!

Добрую вещь носит с собой по фронтам и дядя Афанас Кислов - шуршащий, весь в цветах женский платок с кистями. Бережет в подарок жене. Надеется человек!

Те, кто помоложе, любят похвастать своими безделками и расхаять в шутку чужие. А то затеют меняться. Шумят, торгуются - все скорей время идет.

Ввалился однажды из чужой палаты окривевший на один глаз Герасим Трефнов, командир артиллерийского взвода. Через плечо - хромовые сапоги.

- С кем меняться? Не к лицу мне теперь, кривому.

Подошел к Севкиной кровати, грохнул сапоги об пол:

- Махнемся на полушубок!

Горшков тут как тут:

- Отвяжись, сатана, не крути парню голову!

Севке смешно. Сапоги! Да будь они хоть золотые... Покачал головой, усмехнулся:

- Нельзя мне, дядя Герасим, полушубок менять. Дареный он.

- Выкусил! - съязвил Горшков. - Подбирай свои хромовые и катись.

В шуме и не заметили, как вошла Клава.

- Тихо! - скомандовала она. - Пляши, кавалерия!

- Письмо! - просиял Горшков. - Из эскадрона?

- Вовсе и нет, - глянул Севка на самодельный конверт. - Венькина рука.

Писал действительно Венька Парамонов, поселковый Севкин дружок. Тетрадный листок в клетку занял с обеих сторон. А вести - хуже некуда.

"Умерла твоя бабушка Федосья, - читал вполголоса Севка. - Через белых. Вломились в поселок, обобрали подчистую. У нас поросенка закололи, Тришку, у Бываловых корову свели, а хромого стекольщика Самуила облили на морозе водой..."

Скрипнула и тихонько притворилась дверь. Ушел Герасим Трефнов, догадавшись, что он тут с сапогами не к месту. Остальных и не слышно: ждут, что дальше.

Но Севка дочитал про себя. Не хватило голоса. Подал Клаве письмо, а сам отвернулся к стене и накрылся с головой полушубком.

Вся палата на цыпочках вслед за Клавой - к печке:

- Читай!

- "...Ввалились трое и в вашу хату, - шепотом прочитала Клава. - Один с завязанным глазом углядел за иконой твое письмо из госпиталя. И накинулся: "Спалю! Изничтожу красное гнездо!" А бабка ему: "Сопля ты зеленая! Если шашку нацепил, думаешь, грозен? Тьфу!" Плюнула и растерла, а сама - к иконе. Крест на себя наложила, командует: "Стреляйте, ироды!"

- Молодчина! - не стерпел Горшков. - Это женщина!