Время зимы

По приезду она первым делом написала письмо в Иштар, дасирийскую столицу, опальному бывшему советнику Саа-Рошу — его, как и многих других, Шиалистан со всяческими почестями, отправил на покой. Впрочем, как ни старался Шиалистан прикрыться сладкими речами о спокойной старости, которой он якобы желал советникам, все при дворе понимали — будущий император избавляется от неугодных, чтоб окружить себя верными людьми.

Когда письмо было закончено и чернила впитались в пергамент, Катарина спрятала его в деревянный туб, залила отверстие сургучом, приложила печать семейства Ластриков и вызвала придворного мастера-волшебника, чтоб тот наложил охранные чары. Конечно, можно было воспользоваться ониксовыми шарами: с давних времен они служили средством для дальних переговоров. Шары, — их могло быть и два, и три, и даже больше, — тщательно вытачивалась, полировалась до зеркального блеска; после, за дело брался волшебник. Лишь немногие из отмеченных богинями магии достигали мудрости и мастерства, достаточных, чтобы настраивать шары один на другой. Маленькая оплошность — и ониксовые «глаза» оставались навеки незрячими.

У Ластриков было много ониксовых «глаз». Но, с тех пор как мастер-волшебник, долгие годы верой и правдой служивший Фиранду, исчез, Катарина перестала доверять шарам. Старика могли похитить и пытками ли, уговорами ли, заставить рассказать, как он настраивал «глаза» Ластриков. Если так и случилось, то Катарина скорее бы дала откусить себе руку, чем хоть слово сказала в черный, маслянистый шар, всегда холодный, будто вечные льды севера. Теперь таремка корила себя, что не дала Фиранду воспользоваться примером прадеда и уговорила брата сохранить жизнь старику.

Так или иначе, а до тех пор, пока судьба волшебника оставалась тайной за семью печатями, Катарина не рисковала. Когда письмо было подготовлено, она передала туб Многоликому, вложила в ладонь мальчишки рунный ключ-камень и, пожелав благословения Калисеи, отправила в Иштар.

Когда Катарина закончила заниматься цветами, ее потревожила сенешаль Замка на Пике. Звук от деревянных подошв ее обуви, был резкий и хлесткий, как и сама женщина. Леди Ластрик не могла припомнить точно, который год минул этой раздобревшей, но по-прежнему бойкой бабе.

— Госпожа…

— Вернулся Многоликий? Он сам? — Не дала закончить Катарина, вытерла ладони тряпицей и отослала прочь рабынь. Проводив взглядом безмолвную кавалькаду темнокожих, бритых наголо эфратиек, — Катарина считала, что всякая растительность на теле рабов служит рассадником паразитов и кожных высыпаний, — она вновь поглядела на сенешаль, ожидая ответа.

— Да, госпожа, — торопливо подтвердила женщина. — Он просил передать, что привез дасирийский подарок.

Катарина просияла. Даже быстрее, чем она думала. Впрочем, Многоликий как-то сказал, что дарит ей свою голову, и если настанет черный день и он не сможет исполнить волю госпожи, то не станет прятаться от наказания. Леди Ластрик льстила щенячья покорность конопатого мальчишки, но она не разрешала себе забыться — как бы там ни было, а Многоликий навсегда останется волком, посаженным на хозяйскую цепь. Он научится есть с руки и вилять хвостом, но никогда не перестанет искать случая, чтоб перегрызть и ошейник, и глотку хозяину.

— Желает ли госпожа, чтоб подготовили комнату? — Сенешаль чуть приподняла косматую, девственно не знавшую щипцов, бровь. Одетая во все серое, она напоминала сову — крючковатый нос, обманчиво неповоротливое тело на коротких ногах. Единственным ярким пятном на ней была сенешальская атласная лента — зеленая, с белыми лилиями фамильного герба Ластриков.

— Нет, гость не задержится.

Сенешаль склонилась в поклоне — в седых волосах, тонких и ломких, как сухой тростник, добавилось проплешин. Катарина поморщилась. Несмотря на безупречную службу и прочие заслуги перед гербом с лилиями, женщина эта называлась женщиной лишь потому, что родила троих детей.

— Я подготовлю Трофейный зал для трапезы, госпожа.

— Не стоит. Приведи гостя сюда, и скажи Многоликому, чтоб присоединился к нам. И пусть подадут теплого вина с гвоздикой — что-то мне нездоровится.

В подтверждение словам, леди Ластрик чихнула и подтерла нос. Проклятый Баттар-Хор, все же братец Фиранд прав был, когда говорил о соплях, только Ракел не имел к тому никакого отношения.

Сенешаль уже стояла в дверях, намереваясь покинуть сад, но Катарина задержала ее громким окриком. Женщина смиренно повернулась, сложила ладони поверх ленты и бесцветными глазами уставилась на хозяйку.

— Как наш алексийский соловей? — Катарина тронула пальцами крохотные синие бутоны незабудок, улыбаясь цветам так, как редко улыбалась людям.

— Счастлив, госпожа.

— Проследи, чтоб его не перепоили хасисом, а то еще ослабнет умом.

И снова кивок, покорный, учтивый — сенешальская ленка чуть не достала пола. Жестом, Катарина отпустила женщину.