Время жестоких снов

Я взгляну в угол зала, где будут сидеть единственные в этой компании женщины – или стоило бы сказать «девицы», продажные девки с ярко намалеванными губами. Я не знаю их имен, но вижу их достаточно часто, чтобы они стали мне близки, как сестры. Они не приходят сюда работать, я уверен, хотя никогда не спрашивал об этом и никогда не спрошу. Это их момент передышки, минутка для себя самих и в обществе себя самих, среди смеха и несмелых жестов, с которыми они станут касаться рук друг друга. Я взгляну на них с завистью – вот дети улиц, грязи и навоза, которые умеют радоваться жизни, вот невинность, неожиданно найденная среди разврата. Я должен бы относиться к этим девицам высокомерно, но вопреки всему их внешний вид возвратит мне веру в человечество.

Когда я встану подле бара, меня охватит желание съесть миску горохового супа, который тут даже вкусен, но я закажу только рюмку водки и выпью безо всякого удовольствия, все время чувствуя, как при мысли о густом супе рот мой наполняет слюна.

– Анархисты подожгли участок Бети, слышали? – заговорит со мной Михалик, лениво протирая грязной тряпкой прилавок.

– Что-то слышал.

– А как ваша сестра? Помогло?..

– Да.

– Это хорошо. – Михалик искренне обрадуется. Этот сорокалетний мужчина с лицом разбойника с воровскими манерами сочувствует женщинам и детям.

Я выпью еще водки, а потом отправлюсь домой, готовый противостоять Марии.

По дороге я задумаюсь, не упустил ли я чего-то. Предательского пятна крови на полу, следов схватки в комнате, которую мы просто по привычке называем «залом». А если так и моя сестра заметила это, станет ли это уже концом – или нет?

* * *

С сердцем в пятках я войду в скромную квартиру, в коридоре повешу шляпу и сниму пальто. На короткий миг застыну без движения, всматриваясь в отстающие от стен обои, вдыхая тяжелый запах дешевой стряпни. Потом пройду дальше, в комнату, где будет ждать накрытый стол, а за ним – Мария. Ее запавшие глаза и серая нездоровая кожа как всегда потрясут меня, словно я увижу ее впервые.

Говорят, хорошие воспоминания несут утешение в тяжелые минуты жизни, но я знаю, что это неправда. Если бы я с самого начала рос в этом мире, то не тосковал бы обо всем, что утратил, я был бы счастлив в этом животном существовании, поскольку просто не знал бы иного. Однако я обречен на бесконечную тоску о том, что миновало, память счастливых лет детства и юности преследует меня, словно призрак, не позволяя познать покой и наполняя сердце отвращением ко всему, что окружает меня нынче.

Так же и на Марию я не смогу смотреть без ужаса и жалости. За эти годы она стала мне чужой, в ее изможденных страданием чертах я тщетно буду искать следы того радостного существа, которым она некогда была.

– Как ты себя чувствуешь? – спрошу я, поливая маслом спаржу. Для нас это дорого, но Мария захочет сделать мне приятное. Эти ненужные расходы некогда портили мне настроение, теперь же я почувствую лишь усталость.

– Хорошо, – горячо уверит она меня.

В соответствии с обещанием, данным себе самому, я постараюсь быть с ней милым, расспрошу, как прошел ее день, развлеку несколькими выдуманными историйками из чиновничьей жизни. Но наконец настанет минута, когда взгляд мой зацепится за почти пустую тарелку Марии и брови мои невольно нахмурятся.

– Я поела перед твоим приходом, честно, – скажет сестра. – Кроме того, я никогда не любила спаржу, ты ведь помнишь…

– Если не хочешь, ты не обязана есть.

Мария съежится, хотя мои слова преисполнены пониманием и заботой.

– Может, съем немного картошки, она выглядит очень аппетитно.

– Если ты не хочешь…

– Отчего же, мне как раз ее захотелось. – Она возьмет порцию, прежде чем я успею ее остановить. – Вкусная, может, и ты съешь одну?

Мне с трудом удастся не отвести взгляд, когда она будет изображать счастье и здоровье.

Глаза ее на миг – который оплачен таким усилием! – наполнятся прежним блеском, на губах появится улыбка. Она примется болтать о сущих пустяках, пытаясь меня развлечь. Как раньше, в более счастливые времена. Некогда, заставляя ее это делать, я на короткое время возвращал себе душевное спокойствие, веру в то, что будущее еще наступит. Теперь я делаю это по причинам, которые никто, кроме одного-единственного человека, не сумел бы понять.

Вечером Мария исторгнет из себя все, что съела, и с плачем будет убеждать меня, что это не беда, просто минутная слабость. Едва сумеет отговорить меня от вызова врача на скромные остатки наших денег, а в моих ласковых словах зашипят мерзкие змеи злости. Сколь же изменчивой тварью остается человек! Мое обещание держать себя в руках будет искренним, но как алкоголик не откажется от бутылки, так и я при виде страдающей сестры не сумею сдержаться, чтобы не выразить ей свой гнев. Под предлогом заботы – ведь больным нельзя напрягаться – я откажу ей в смехе и утешении, а когда она спросит, отчего я сижу хмурый, в зале, отказываясь даже от такого развлечения, как чтение, я отвечу: