Время вслух

Я стою, на ус мотаю,
что творится, боже мой:
жизнь холодному металлу
возвращает сверстник мой.
Он вполне обыкновенный…
Так, скажите, отчего
провод вдруг набухшей веной
стал под пальцами его?
И уже через мгновенье
повторил мой гулкий двор:
словно конь от нетерпенья,
радостно всхрапнул мотор.
Властный жест Пигмалиона
и — движок запел, дрожа…
Точно так во время оно
в камне ожила душа.
Ликования минута
разною для нас была:
для меня —
свершилось чудо!
Для него—…
«и все дела».
Он сказал, смеясь: «Да ладно!» —
мне в ответ на мой восторг.
Простодушие таланта
преподало вновь урок.
И тогда я разглядела
все в ровеснике своем:
это страсть,
призванье,
дело,
это все — зачем живем.
Снова мчит навстречу трасса,
снова даль глядит в глаза…
Скорость, время и пространство
он вернул мне в полчаса.
…Мы не знаем наши судьбы,
но, что в жизни ни случись,
 мне успеть ему шепнуть бы:
«Мастер!
к сердцу…
прикоснись…»

САМОЕ ГЛАВНОЕ

Однажды я как-то в кафе захожу,
от голода очень подвижна,
и думаю: «Борщ я сейчас закажу…»
А мне говорят: «Непрестижно!
Не борщ, а бриошь,
ну, а к ней эскарго
и устрицы, если хотите».
«Простите,
но этого нету всего».
«Ах, нету?!
Тогда потерпите».
Я плащ надеваю и слышу опять:
«Конечно, у нас не Париж, но
меха бы пора бы
давно заказать —
носить ширпотреб непрестижно».
Надеясь,
что все же на что-то сгожусь,
еще расцвету где-то пышно,
решительно я в «Запорожец»
сажусь,
а мне говорят: «Непрестижно».
Нужны «Жигули» —
и восьмая модель! —
чтоб ездить, соседей смущая.
Машину закрыла, иду сквозь метель,
простуду, как борщ, поглощая.
Сиплю и хриплю… Ах, к врачу бы успеть,
в платках, как капуста почти что…
Но нынче «сосудисто»
модно болеть,
 обычный бронхит — непрестижно.
Чтоб антипрестижностью не раздражать
скончаться бы скоропостижно!..
Но твердо должна я
заранее знать,
какая кончина престижна.

НАШИ СТЕНЫ

Люди! Как мы часто лжем
друг другу:
лжем в глаза
и жмем при этом руку.
Люди! От обманов
откровенных
мы спешим укрыться
в наших стенах.
Но они не спрячут
нас от жизни.
Тише! Стены слышат
наши мысли.
Слышат звук пощечин,
стук посуды,
стон любви и звон
монет Иуды.
Наши стены слышат
все на свете,
как поют сверчки,
как плачут дети.
Как смеется дождь,
как злится вьюга…
Если б мы так
слышали друг друга!

ПЕРЕШАГНУВ ОДЕЖД ХОЛМЫ…

Юноша бледный со взором горящим…

В. Брюсов

Поэт-пророк подметил тонко

страданья юного лица.

Не оттенит его дубленка,

она ведь все-таки —

овца.

Разденься, шкаф перед тобою,

побудем пять минут людьми.

А ты — хотя бы сам собою:

как дома, «лунники» сними.

Сияет твой пиджак, о боже,

как обручальное кольцо.

Сказать: «Ни кожи и ни рожи…» —

нельзя,

ведь кожа налицо.

Ну, вот, разделся до рубашки.

Приостановимся пока…

Твои заморские подтяжки,

как лямки…

Но без рюкзака.

Слова на иностранной майке

(перевела с большим трудом

чужого трафарета знаки),

они гласят:

«Родильный дом».

Любой из нас ему обязан.

Я радуюсь, ведь дело в том,

что мог здесь быть вполне указан

совсем иной, хотя и дом.

Иди на свет к окну,