Время вприпрыжку. Часть 1

— Решай сам, я советовать тебе ничего не буду, — и тут же добавила, начав старую песню — но, может, у нас поищешь себе девушку?

Галанов вздохнул. Опять она за своё. Отчётливо понятно, намёк в какую сторону. Давно известную, хуже некуда. И, увы, не поймет, что его ненависть к церкви и многому, связанному с религией, взрастила она сама. А отнюдь не ВУЗ, давший детско-пионерско-школьному «бога нет» опору истинного материалистического понимания мира. Эх, мама! Проще смолчать. Ему, а не ей. Религиозные чувства — это неизлечимо. Мозги, в которые с детства, ей и бабушке, исподволь вливались догмы и установки упоротыми ранее «древлеправославным», ныне «старообрядческим» поколениями фанатиков попов-старообрядцев. Галанов вспомнил, с какими скандалами в школьные годы (в советское время, ха-ха, кто б мог подумать!) отстаивал своё право не креститься, не кидать поклоны на иконку в углу и не посещать (Сынок, хотя бы по «праздникам», я тебя не о многом прошу!) эту долбаную церковь. Подвинутой на «всё равно надо во что-то верить» невесты, не говоря уже о истовом религиозном упрямстве «а-ля мама» ему ещё не хватало!

Он демонстративно скривил физиономию. Мама всё поняла. И не стала продолжать. Не только сын, но и мать с годами научилась отодвигать слегка в сторону «идеологические разногласия». До более удобного случая. Если есть странные сомнения в материнской настойчивости. Ну Вы поняли, да?

— А со старой квартирой что? Продавать будешь? — с непринужденностью, возможной только между близкими родственниками, перешла мать от потенциально конфликтоносной к другой, совсем не спорной, теме.

— Жалко как-то, столько лет там прожил. Стоит, пить-есть не просит, ну и пусть. А, может в Москву рванёте? Квартиру новую для вас купим.

Мама посмотрела на отца. Похоже, они обсуждали этот вопрос и, помявшись, сказала:

— Знаешь, сынок, ты деньги не трать на нас. Квартира у тебя теперь шикарная, машина. С девушкой своей, может, помиритесь. Или новую найдешь. Живи и радуйся. Наукой занимайся дальше. Раз так хорошо выходит. — она улыбнулась ему. — А у нас спокойнее, мы в Москву переезжать не хотим, всё на месте налаженное и своим чередом идёт. Тут, в столице, все какие-то бешеные. И город сумасшедший.

— Ну да, что есть, то есть. У меня первый год такие же были ощущения, потом привык, а сейчас и не замечаю — поддержал впечатление Виталий. — а если передумайте, тоже все вопросы быстро порешаем. Сам убедился, когда есть возможности финансовые, как легко делается задуманное — явно гордясь собой (а, что нельзя? Хотя бы перед родителями покрасоваться собой!?) добавил он.

* * *

7 днями позже.

Мама и папа, неделю радовавшие себя и сына обществом друг друга, отправились домой. Посадив их на поезд до Ижевска, от которого домой — рукой подать, Виталий попросил покрутить водителя-охранника по улицам Москвы. Казанцев и крутил. От Казанского вокзала. Вот такая, понимаешь, загогулина:-)

Лишние километры помогли привести чувства, растрепанные любовной коллизией и первым, после срывания покровов, общением лицом к лицу с родителями, в некую систему. Кое-как определившись с вопросом «что буду делать дальше в первую очередь», Галанов сориентировал Казанцева рулить к дому.

Работать и вникать во что-то серьёзное? Не сегодня, не сейчас. Включив телевизор и развалившись на опустевшей кровати (воспоминания в прошедшем времени о постельных забавах с Юлией грустно и обидно царапнули где-то внутри, снизив настроение ещё на тон), он скоротал вечерок за просмотром исторического ТВ-шоу. Циничная и умная молодящаяся парочка негодяйчиков-ведущих стравила на этот раз в студии чудом выживших в бушующих волнах канувшего века и дотянувших на остатках здоровья и чуде «исключений из правил» восьмидесятилетних ветеранов. ВОХРовец ГУЛАГа, попавший в сорок втором на фронт и дошагавший в стрелковой дивизии до Германии. Оппонентом ему выставили сына «спеца» рухнувшей империи, достаточно высоко поднявшегося по советской партийно-хозяйственной лестнице, а позже отправленного за полярный круг со всей семьёй.

К концу «шоу» старики, заведенные отточенными, к месту вставленными фразами поднатаскавшихся на своём ремесле и четко державшими руку на тонусе передачи политзатейниками, готовы были вцепиться друг другу в глотку. Умело раздраконенные цитатами, хроникой, воспоминаниями и прочим «наглядным материалом» свидетели великих перепетий вспомнили тлевший под грузом десятилетий огонь классовой ненависти, густо замешанный на пропаганде, оправданной потом и кровью погибших товарищей и сотнями километров, пройденных с видами немецких зверств на освобождаемой земле первого и на неизбывной обиде поломанной жизни второго. Выскакивавшие из рядов свидетели и родственники жертв и участников пиршеств молоха революций, войн и прочих крутых переломов вносили свою лепту.