Время, вперед!

Он очнулся, опомнился, осмотрелся – он шел через какое-то поле.

Было что-то знакомое. Но – какая тишина, какой жар, какой невыносимо сильный янтарный свет!

Он узнал окрестность.

Это был косяк первобытной степи, еще не тронутой планировкой. Он примыкал к западной стороне тепляка.

Здесь еще сохранились цветы и травы.

Воздух был огненный, мертвый. Буран кончился.

Над головой неподвижно висела низкая, громадная, сухая туча, черная, как деревянный уголь.

Она тянулась от горизонта к горизонту – с запада на восток.

На востоке она сливалась с аспидной землей. Но на западе не доходила до земли, до волнистой черты Уральского хребта.

Над западным горизонтом она круто обрывалась. Ее волнистые края, траурно опоясанные магнием, резко соприкасались с чистейшим небом.

Солнце уже коснулось горизонта, но не потеряло своей степной ярости и силы. Оно было ослепительно и лучисто, как в полдень. Только немного желтее.

Оно било ослепительными горизонтальными лучами вдоль янтарно-желтой, точно отлакированной, земли.

Панорама строительства в мельчайших подробностях рисовалась на черном горизонте, освещенная бенгальским огнем заката.

Тень от самой тонкой былинки тянулась через степь на десятки метров.

Загиров шел к тепляку, и перед ним, по яркой земле, шатаясь, шагала его костлявая тень, такая громадная и длинная, точно он шел на ходулях.

Он подходил к фронту работы с запада.

Тени людей и колес двигались во всю высоту восьмиэтажной стены тепляка.

Шура Солдатова вела Сметану к плетенке. Нежная и долговязая, она осторожно поддерживала его за плечи.

Он шел в мокрой рубахе, опустив круглую белую голову, жмурясь против солнца, плача и кусая губы. Он хромал и поддерживал правой рукой левую, забинтованную, большую, как баклуша. Он нес ее бережно, приживая к груди, как ребенка.

У Шуры Солдатовой через плечо висела санитарная сумка с красным крестом.

Они поравнялись.

Сметана поднял голову и посмотрел на Загирова. Ни удивления, ни злобы не отразилось на его широком бледном лице.

– Видал? Вот…

Он показал глазами на руку. Жалкая улыбка искривила его пепельные губы.

– Вот… Видал… Была рука…

– Болит? – спросил Загиров.

Сметана стиснул зубы и замотал головой.

Тени гигантов метались по стене тепляка.

Шура Солдатова терпеливо отбросила со лба волосы.

– Иди.

Загиров подошел к настилу.

Мося бежал с тачкой.

Загиров удивился.

Это было нарушение порядка. Обычно десятник сам никогда не работает. Он только наблюдает за работой. Но теперь он работал.

Маленький Тригер ожесточенно грузил тачку Оли Трегубовой.

– Шевелись! Шевелись! Темпочки, темпочки! – кричал Ищенко.

До черноты мокрый чуб лез ему в глаза. У бригадира не было времени его убрать. Со всех сторон к фронту работы бежал народ. С грохотом опрокидывался барабан.

– Триста двадцать девять, триста тридцать, триста тридцать один… шептали в толпе.

Цифры переходили от человека к человеку. Ханумов стоял возле машины, не спуская с моториста маленьких напряженных глаз.

– Давай, давай, – бормотал он, крутя в руке и ломая щепку.

Минутами он забывал, что это была не его бригада, а чужая.

Пробежал в пятнистых туфлях Корнеев. Он на ходу теребил ремешок часов.

– Тридцать две минуты десятого. Ребятишки-ребятишки-ребятишки…

Его лицо сводили короткие судороги. Он подергивал носом, кашлял, хватался за пустой портсигар.

Загиров подошел еще ближе.

Он нерешительно озирался по сторонам. Вокруг было множество глаз, и все они смотрели мимо него.

Он стороной пробрался к переезду.

Тригер с остановившимся стеклянным взглядом садил под щебенку лопату за лопатой.

– Катись! Следующий!

Загиров постоял некоторое время молча, потом подтянул привычным движением штаны, сплюнул и сказал:

– Давай.

Тригер посмотрел на него через плечо и кивнул назад головой.

– Вон… там… – сказал он, задыхаясь. – Лопата… другая…

Загиров поднял с земли лопату, поплевал в ладони и стал рядом с Тригером.

Он нерешительно посмотрел на Мосю. Мося отвернулся. Посмотрел на Ищенко. Ищенко смотрел мимо, вдаль. Загиров крякнул и всадил лопату под щебенку.

– Следующий.

LVII

Фома Егорович вытер свои русые полтавские усы большим, легким носовым платком с разноцветной каемкой.

Он спрятал платок в нагрудный карман синего комбинезона.

Он только что плотно поужинал, вымылся с мылом, причесался.

На ужин давали вкусную бабку из макарон с мясом.

Теперь можно отдохнуть.

Он медленно шел домой, в отель. Там будет курить и читать. Он оттягивал эту вожделенную минуту.

– Ну, как наши дела, товарищ Эдисон? – спросил Фома Егорович, проходя мимо Маргулиеса. – Воткнули Харькову?

Маргулиес молча кивнул на плакат.

– "Бригада бетонщиков", – с удовольствием, не торопясь, прочитал Фома Егорович вслух, – "Кузнецкстроя дала сегодня невиданные темпы. За одну смену четыреста два замеса, побив мировой рекорд. Довольно стыдно, това. това. сидеть в калоши до сих пор".

Он весело захохотал.

– Хорошо! – воскликнул он, сияя твердыми, светлыми глазами. – Браво, бис! Они пришли раньше. Теперь их надо хорошенько бить, чтобы они не задавались на макароны. Бить!

Он взял Маргулиеса под руку.