Время, вперед!

Маргулиес бежит через настил, среди остановившихся ребят. Они замерли в тех положениях, в которых их застал триста седьмой замес.

Они стоят неподвижно, повернувшись к машине.

– Ребята, ребятишки, – бормочет Маргулиес, – шевелись, шевелись. Не сдавай темпов. Отдыхать потом будем.

Налетает Мося:

– Давид Львович! Не доводите меня до мата! Кто отвечает за рекорд? Идите ужинать, ну вас, в самом деле, к черту.

Ищенко стоит, упершись в лопату, и смотрит на Ханумова.

Ханумов быстро проходит мимо, не глядя на Ищенко.

– Слезай с паровоза! – кричит ему вслед бригадир. Ковш медленно ползет вверх.

Шура Солдатова бежит через тепляк. Сквозняки рвут у нее из рук рулон бумаги. Она прижимает его к груди.

Она бежит, плотно сдвинув русые колосистые брови.

Грубо подрубленные волосы больно бьют ее по глазам. Она мотает головой, отбрасывает их. Они опять бьют. Она опять отбрасывает. Они опять бьют.

Шура кусает бледно-розовые полные губы, сердится.

За ней бегут оба мальчика. У одного в руках гвозди, у другого молоток.

Она взбирается на помост, осматривает стену тепляка. Рядом с машиной подходящее место.

Шура Солдатова вскакивает на перила. Она прикладывает рулон к доскам.

Ветер шатает ее, валит с ног.

– Васька, гвозди! Котя – молоток!

Она балансирует молотком. Молоток служит ей противовесом.

Она старательно, крепко приколачивает четырьмя гвоздями верхнюю полосу рулона к стене.

Она медленно разворачивает рулон, катит его вниз.

Появляются крупные синие буквы первой строки:

БРИГАДА БЕТОНЩИКОВ

Шура Солдатова аккуратно приколачивает развернутое место с боков.

Ветер надувает бумагу, но не может ее сорвать.

Появляются буквы второй строки. Крупные зеленые буквы:

КУЗНЕЦКСТРОЯ

Стучит молоток, и возникает следующая строка, желтая:

ДАЛА СЕГОДНЯ НЕВИДАННЫЕ ТЕМПЫ.

И дальше – громадная красная:

ЗА ОДНУ СМЕНУ 402 ЗАМЕСА, ПОБИВ МИРОВОЙ РЕКОРД ХАРЬКОВА.

И внизу мелкие коричневые буковки:

Довольно стыдно, това. това. сидеть в калоши до сих пор.

Грохнул барабан.

– Опоздали! – сквозь зубы сказал Ищенко.

Он плюнул и швырнул лопату.

Но тотчас ее поднял.

– Давид Львович…

Мося жалобно болтал развинченными руками.

– Давид Львович… Что же это делается? Вы ж видите – опоздали! Я говорил.

И вдруг не своим голосом:

– Сойдите с площадки! Все посторонние, сойдите с фронта! Давид Львович! Товарищ начальник! Кто отвечает за смену? Идите, ради бога, ужинать, Давид Львович!

Маргулиес подавил топкую, веселую улыбку:

– Ладно, ладно.

Он озабоченно пошарил в кармане и бросил в рот последний кусочек цуката.

– Ребята, ребятишки, – сказал он шепеляво, – пошевеливайтесь, пошевеливайтесь. Еще у нас три часа времени. Не дрейфь.

– Давид Львович!!!

– Иду, иду.

– Нажимай! Шевелись! Не срывай! Разговорчики… Темпочки, темпочки.

Все тронулось с места, все пошло.

Маленький Тригер вскочил на ноги. Он изо всех сил всадил лопату под щебенку.

– Катись!

Оля подхватила тачку. Ладони ожгло. Она натужилась, нажала, густо покраснела до корней волос и с грохотом, с лязгом покатила тяжело прыгающую тачку через рельсы, между двумя расцепленными платформами.

– Следующий!

Сметана тотчас занял ее место.

– Давай грузи! Давай грузи! Нажимай!

Его лицо было мокрым и пламенным, как взрезанный арбуз. Лазурно сияли глаза, опушенные серо-зелеными ресницами.

Буран резко переменил направление.

Буран опять шел с востока на запад по своим следам, в обратном порядке обрушиваясь на участки ураганным огнем.

Он ударил, нажал в хвост расцепленного состава. Один за другим загремели сталкиваемые буфера. Сметана рывком вкатил тачку на полотно.

Покатились платформы.

– Берегись!

Расцепленные платформы столкнулись буферами. Сметана крикнул:

– Рука… рука…

Его лицо сразу переменило цвет. Из пламенно-алого оно стало рисово-белым.

Тачку разнесло вдребезги.

Сметана стоял па полотне, между стукнувшимися буферами.

Брезентовая варежка на его левой руке болталась, как тряпка. Она быстро промокала, темнела.

Сметана согнулся, сполз с полотна и сел на землю.

К нему бежали.

Он сдернул правой рукой варежку с левой. Он увидел свою раздробленную, окровавленную желто-красную кисть и, дрожа, заплакал.

Боль началась немного позже.

LVI

Загиров бежал в беспамятстве.

Он не понимал, по какой дороге бежит. Он не узнавал местности, изуродованной бураном.

Он бежал по следам бурана.

Он натыкался на поваленные заборы. Он продирался сквозь колючую проволоку, оставляя на ней лоскутья рубахи.

Пил, захлебываясь, воду из кипучего озера. Пил, пил, пил до тяжести в животе, до тошноты – и никак не мог напиться, утолить непомерную жажду.

Загиров лез в гору, скользя по кварцам, падал, обдирал лицо и опять лез, помогая себе руками, как обезьяна.

Он бросил разодранные в клочья чуни.

Шел босиком.

Его широко мотало.

Между небом и землей, впереди, обгоняя друг друга и сшибаясь, ходили черные косяки огромной пыли. Он шел у них на поводу.

Он не соображал, что с ним происходит и что происходит вокруг.

Отчаяние и страх гнали его вперед и вперед, подальше от станицы, от Саенко, от темного сарая и синей бегущей конопли.

Ему казалось, что Саенко идет по его следам, так же как сам он идет по следам бурана.

В беспамятстве бежал Загиров в бригаду.