Время, вперед!

Маленький Тригер стоял в стороне, любуясь легкостью и поворотливостью тачки.

– А ну-ка, Сметана, погоди, попробуем на пару.

Тригер взял другую тачку и погнал ее навстречу Сметане.

– Держись правой!

Они ловко вильнули тачками каждый направо и лихо разъехались, как автомобили на узкой дороге.

– Шикарно работать!

Из конторки прораба гуськом выбегали переодевшиеся ребята.

Все в твердом, стоячем, брезентовом, – неуклюже размахивая ластами рукавиц, – они забегали по настилу, притопывая чунями и башмаками, пятная тесину толстыми следами, резвясь, и разминаясь, и пробуя силы, как перед матчем.

XXXIX

Они объехали вокруг озера.

По пути остановились на той стороне, как раз против середины строительства.

Отсюда, за озером, оно лежало еще шире и грандиознее.

Все в дымах и смерчах, в бегущих пятнах света и тени, все в деревянных башнях и стенах, как Троя, – оно плыло, и курилось, и меркло, и снова плыло движущейся и вместе с тем стоящей на месте, немой панорамой.

Они вышли из машины и погуляли вдоль берега по зеленой степи, подходящей вплотную к самой воде.

По озеру плыла неуклюжая лодка. В лодке пели.

Степной бальзамический воздух кружил голову.

Мальчики купались с берега.

У пловцов в воде вырастали зеленые лягушечьи ноги.

Налбандов стоял, облокотясь на горячий радиатор автомобиля. Он всматривался в панораму строительства. Он искал тепляк Коксохима, где сейчас готовились к рекорду.

Он нашел его.

Тепляк казался отсюда небольшой желтой полоской.

– Вавилон, Вавилон, – со вздохом заметил мистер Рай Руп, вслух отвечая на свои мысли. – Неужели мир не прекрасен? Чего не хватает людям?

– Здесь, на этом месте, где мы сейчас стоим, через год будет социалистический город, – сказал Налбандов четко.

Мистер Рай Руп машинально посмотрел на то место, где они стояли, и увидел в траве странный предмет.

Он ковырнул его тростью, зацепил и поднял.

Это был старый, растоптанный, ссохшийся лапоть.

Мистер Рай Руп с пристальным любопытством смотрел на него и, наконец, сказал:

– Ах да, я понимаю. Это род русской национальной обуви. Очень интересно. Но я забыл, как это называется, Леонард.

– Это называется по-русски лапоть, – сказал Леонард Дарлей.

– Да, да. Я теперь вспоминаю. Ляпоть, – по-русски повторил Рай Руп. Ляпоть. Крестьянский ляпоть. С одной стороны – Вавилон, а с другой – ляпоть. Это парадоксально.

Налбандов сказал еще раз упрямо:

– Здесь будет социалистический город на сто пятьдесят тысяч рабочих и служащих.

– Да, но разве от этого человечество сделается счастливее? И стоит ли это предполагаемое счастье таких усилий?

"Он прав", – подумал Налбандов.

– Вы не правы, – сказал он, холодно глядя на американца. – У вас недостаток воображения. Мы победим природу и возвратим человечеству потерянный рай. Мы окружим материки теплыми течениями, мы заставим Ледовитые океаны вырабатывать миллиарды киловатт электричества, мы вырастим сосны вышиной в километр…

XL

– Ох, Костичка, не доеду.

– Доедешь.

Она покусывала губы от боли и страха.

Он – от нетерпенья.

Они ехали слишком долго. Родильный дом находился на другом конце строительства.

Феня клала голову на плечо мужа, щекотала волосами ухо.

Обнимая ее за спину, он полностью чувствовал на себе живой и теплый вес ее тела.

Иногда боли отпускали ее. Тогда она становилась оживленно-болтлива. Жарким и торопливым шепотом она рассказывала Ищенко все свои сегодняшние впечатления.

– Знаешь, Костичка, там на третьем участке, против самой пожарной команды, цирк строят, целый зверинец, ей-богу… крышу натягивают уже. Слона привезли… Ей-богу… Он там стоит на цепи; его за ногу к столбику приковали, как того каторжника. Сено жрет. Ей-богу. Прямо-таки берет сено хоботом, как рукой, и вверх подымает целую охапку… помахает-помахает и потом в рот засовывает. А ротик у него – ну совсем маленький, прямо крошечный, как кувшинчик, деваться некуда. И народу вокруг! И обезьяны, и волк в клетке, и попугай. Ой, Костичка, какие попугайчики! Красные, синие, зеленые, розовенькие-розовенькие. Кричат, крыльями хлопают. Ну клювы у них деваться некуда – прямо как щипцы какие-то. Одного хлопца он как хватил за палец, ей-6огу, до самой кости прокусил.

– А пусть не лезет.

Она доверчиво и нежно заглядывала ему в глаза,

– И зачем это, Костичка, на таком ответственном строительстве зверинец делают?

Ищенко солидно сопел.

– Как это зачем? Очень даже просто, зачем. Для культурного препровождения. Некоторые, чем под бараками в очко играть, пусть лучше зверями интересуются.

Она вздыхала.

– Это верно.

– Очень ясно.

– И для деток интересно посмотреть, правда, Костичка?

– Очень ясно. Наша партия и рабочий класс занимаются детьми тоже в первую очередь.

– Деточки… – сказала Феня и вдруг вся пошла темным румянцем и застенчиво положила ему лицо на грудь.

И тут ее опять схватило.

– Ох! Ох! Не доеду.

– Доедешь.

Но, едва боль отпускала ее, она снова начинала болтать: