Время таяния снегов

Не успели постоять настоящие холода, как кончилась ленинградская зима и пришла весна. Солнце неистово пекло, раскаляя железные крыши, размягчая асфальт, глубоко прогревая остуженные долгой зимой камни набережных. У древней стены Петропавловской крепости вылегли на лежбище любители раннего загара. Город как бы сбросил с себя зимнюю хмурь, принарядился, засветился улыбкой, выставив на солнце все, что могло блестеть, радовать глаз человека, вызывать у него весеннее настроение.

Вскоре после майских праздников по Неве прошел ладожский лед, ослепительно белый, непохожий на серо-черный покров зимней Невы. Льдины ломались у каменных устоев невских мостов, шуршали о гранитные берега и темнели на глазах, пока шли с верховьев, от Смольного до моста лейтенанта Шмидта. Купол Исаакия вторым солнцем блестел в городе, и, не прижмурившись, больно было смотреть на него.

В прохладных комнатах общежития не сиделось, тянуло на улицу, на проспекты, полные весенней толпы, на набережные, где прогуливались влюбленные, командированные, экскурсанты, студенты, которым в эти дни полагалось в библиотеках и общежитиях готовиться к экзаменам.

И Ринтын, несмотря на строгий, установленный им для себя режим, не мог усидеть за книгами в такие дни. Кровь оленеводов и морских охотников, для которых долгое солнце – это длинная дорога, тянула Ринтына к морю, на открытые просторы, где можно видеть горизонт, далекие облака и встречать грудью весенний ветер. Он уезжал на Кировские острова или просто садился на трамвай, ехал до конечной остановки и шел к берегу Финского залива, который убегал в далекую туманную дымку от шумных и горячих улиц, от раскаленного металла, от блеска золотых куполов и шпилей.

Профессора жили на загородных дачах и приезжали принимать экзамены загорелые, посвежевшие и даже подобревшие.

Ринтын занимался по утрам. Он вставал около четырех, завтракал кипятком с сайкой и дешевыми конфетами, выходил из общежития и направлялся в Соловьевский садик, к обелиску “Румянцева победам”.

В эти часы, когда город как бы замирал перед началом очередного дня и солнце поднималось за громадами домов, яснее думалось, и сухой текст научных трудов иногда казался даже привлекательным. Порой одолевал сон, тогда Ринтын спускался по гранитным ступеням у сфинксов к Неве и освежал лицо.

Наступили белые ночи. Солнце вставало рано, еще в ночи, если судить по часам. В тишине нарождающегося дня медленно сходились два полотна огромного моста. Вспоминалась первая ленинградская ночь, когда это зрелище удивило и испугало ребят: будто какой-то великан взял и сломал мост. Ринтын долго наблюдал за мостами, а потом с сожалением возвращался к своим учебникам и конспектам.

Милиционер Мушкин уже знал все излюбленные Ринтыном места и приходил поговорить на ученые темы. Но стоило ему заметить, что студент торопится в библиотеку или на консультацию, как он поспешно уходил и вслух бранил себя за назойливость.

В зачетной книжке Ринтына одна за другой становились отличные отметки, и это было приятно. Даже английский язык, который в общем-то давался ему нелегко, был сдан отлично. Ринтын и Кайон не беспокоились за этот экзамен, надеясь, что по дружбе Софья Ильинична Уайт не будет к ним слишком строга. Но дочь Альбиона вдруг заявила, что экзаменовать ребят будет совсем другой преподаватель.

– Я буду к вам снисходительна,– так объяснила она свое неожиданное решение.

Но оказалось, что Софья Ильинична так подготовила своих студентов, что экзаменаторы лишь одобрительно переглядывались, пока Кайон бойко читал Вашингтона Ирвинга.

Кончилась сессия – впереди было лето, долгое, теплое, ласковое, такое непохожее на длинные прохладные дни на берегу Ледовитого океана, когда уже через месяц-полтора ждешь снега и заморозков.

Ринтын продолжал видеться с Машей. Они гуляли по весеннему городу, просиживали на каменных скамьях невских набережных долгие светлые ночи, ходили слушать музыку на концерты в филармонию и оба чувствовали с каждым разом крепнущую близость. И все же бывало, что посреди интересного разговора Ринтын вдруг уходил в себя, и Маша, не понимая, в чем дело, обижалась. А Ринтын не решался сказать ей о своей любви, потому что боялся, а вдруг случится опять то, что было с Наташей…

19

Еще летом стало известно, что в Ленинградский университет с Чукотки приезжают новые студенты.

Василий Львович преподнес это известие как большой подарок ребятам, да и сам он был рад, что в Ленинграде становится все больше людей с Чукотки.

Много лет назад он приехал молодым учителем в Улак, и вот, наконец, семена, которые он вместе с товарищами посеял, начинают давать плоды.

Кайон сказал:

– Ну, теперь нам будет не так скучно! А кто приедет? Не знаете?

– Нет, Вася, к сожалению, не знаю. Окружной отдел народного образования сообщил только число – два человека. Один из них бывший учитель, а другой, кажется, выпускник педучилища.

– Совсем наш! – обрадованно произнес Кайон.– Жаль, что мы не знаем точной даты их приезда. Мы бы им устроили такую встречу!

Месяц спустя после этого Черуль как бы между прочим сказал Ринтыну: