Время смерти

— Джордже! Джордже! — закричал Вукашин и бросился по раскисшей дороге. Не догнал. Крикнул еще раз. Тот не отозвался. Дождь, испокон веку дождь. Древний ветер в голых деревьях. Подъезжают телеги с ранеными.

Он поспешил в город, надеясь разыскать брата. Чтоб объяснить ему все, что произошло с тех пор, как в то рождественское утро он навсегда простился с Преровом. Сегодня ночью Вукашин может ему все рассказать. Одна мать их родила, брат поймет его лучше Ольги. Сегодня ночью они в одинаковом положении и равны. Напрасным было его бегство из Прерова.

Он искал брата повсюду, чтоб рассказать об этом: на улицах, в трактирах, среди беженцев из Мачвы, что тянулись дорогой к Лайковацу. Джордже не было нигде.

Онемевший и оцепенелый, прекратил он свои поиски. Его ждал генерал Мишич. Ему, именно ему и именно сейчас, он выскажет все, что думает о мобилизации студентов и о положении на фронте, все, о чем умолчал. Адъютант подчеркнуто официально проводил его в кабинет Мишича. Генерал сидел за абсолютно пустым столом, в кепи и шинели, устремив взгляд в пол.

— Я жду тебя, Вукашин, — произнес он строго, вставая.

— Я был в госпитале у Милены. По пути встретил земляков, задержался. — Вукашин отряхнул влагу с пелерины и шляпы, опустился на стул возле стены. Хорошо, что рядом стена. — Как Луиза и дети? Сыновья пишут?

— У них все в порядке. Если у кого-то сейчас может быть все в порядке. Мне они не пишут. Должно быть, считают, будто я от их командиров могу узнать все, что меня интересует. — Он снял кепи, положил на край стола. — Я хочу сразу сказать тебе, что я думаю о нашем вчерашнем совещании. Ты, Вукашин, прав. Ты говорил разумно и честно. Я был и сейчас нахожусь под впечатлением твоей политической логики. Разум мой радовался, слушая тебя.

— Ты шутишь, генерал?

— Помилуй, Вукашин. Я говорю искренне и дружески.

— Но ты же со мною ни в чем не согласился.

— Да, не согласился. Однако не потому, что ты неумно говорил. Но потому, что сегодня мы не смеем и не можем делать и поступать так, как ты предлагаешь.

— Почему, если мы наверняка сумеем избавиться от этой безысходности?

— Мы не смеем и не можем.

Ординарец принес тарелки, хлеб, миску с каким-то дымящимся кушаньем.

— Я сказал Луизе, что не буду ужинать дома. Давай вдвоем поужинаем. — Мишич отошел от стола, чтоб ординарец мог расстелить скатерть и поставить еду. — Бывают, мой Вукашин, такие периоды в жизни народа, когда поступают не самым разумным образом, но как могут и как должны.

— Ты хочешь сказать, как указывают обстоятельства и возможности?

— И это тоже.

— Но я стоял именно на той точке зрения, которая основана на реальных обстоятельствах и возможностях. Я единственный защищал то, что сегодня можно и должно сделать во спасение и во имя будущего Сербии.

— Только ты и мой начальник Путник не приняли в расчет народ. А народ никогда целиком не укладывается в одно определенное состояние. И не избавляется от этого состояния единственным и лучшим путем.

— Те, кто его ведут, должны, наверное, найти лучший путь. Только так могут они оправдать свое управление и все с ним связанное.

— Я думаю иначе. Идущие впереди не всегда могут знать лучший путь и направление. Но они всегда обязаны знать, чего народ больше всего не хочет. Это бородатый лис Пашич знает точно. Наш народ сейчас не хочет и не может принять то, что представляется наиболее разумным для его будущего.

— В этом я не уверен. Нет. — Вукашин встал и попытался пройтись по кабинету, но тот был тесен ему, и он вернулся к своему стулу, ухватился за спинку, с трудом подавляя в себе острую неудовлетворенность позицией Мишича и его незамысловатой философией о жизни народа.

— Я знаю гениальных полководцев, принимавших при больших неудачах решения, которые даже их фельдфебелям показались бы дурацкими. Иногда они побеждали благодаря таким решениям, иногда проигрывали. А если зрело рассудить, станет очевидно, что эти люди не были дураками. И они должны были знать, что есть самое разумное и самое лучшее. Однако почему-то поступали иначе. Потому что были вынуждены. Может быть, и мы в нынешних обстоятельствах поступаем неразумно. Иди, давай закусим.

Во время ужина генерал Мишич не переставая, точно его допрашивали, без малейшего желания услышать суждение собеседника рассказывал историю войн и принятых полководцами решений, начиная с Карфагена и до франко-прусской войны 1871 года, отыскивая в них схожесть с нынешней обстановкой в Сербии и подтверждение своей позиции. А Вукашин опять почему-то не мог сказать ему, что считает ошибочным и трагичным решение об отправке студентов и учащихся на поле брани. Его продолжала мучить встреча с Джордже, их расставание, непонимание ими друг друга. И когда затянувшийся ужин все-таки подошел к концу, Вукашин, сказав, что идет к Милене в госпиталь, раздосадованный, а может, и разочарованный в своем товарище, покинул его и вышел на улицу.