Время смерти

— Слушай, взводный, даю слово, до Дрины я найду тебе очки. Не вернуться мне живым в Прерово, если не раздобуду тебе очки. А пока умойся. Ты весь в крови. Тебя что, прикладом по лбу хватили?

— Понятия не имею! — Он умылся, лоб сильно болел. Потом оглядел школьный двор. Темные бугорки оказались телами убитых австрийцев. Услышав чьи-то крики, пошел на них, надеясь разыскать Савву Марина, день-то как-никак запестрел по лощинам. Подошел поближе: убитые женщины и девушки, паренек возле двери.

— Когда они это сделали? — громко спросил он, и, должно быть, какая-то старушка, опиравшаяся на изгородь, ответила ему:

— Вечером, перед самым вашим приходом.

— За что?

— Сила и зло, сынок, под одной шапкой ходят.

Ему захотелось увидеть лицо этой женщины, и он шагнул к ней, но она почему-то заспешила прочь по дороге. Тогда и он прислонился к изгороди; из перемешавшейся толпы солдат обеих воюющих сторон услышал крик Саввы Марина:

— Я не разрешаю снимать с пленных башмаки и шинели! Только одеяла и палатки брать!

— А нам, взводный, босиком идти до самой Дрины?

— Как же иначе? Босыми шагайте по своей земле за свою свободу!

— Они наших людей губят. Вон полный овраг убиенных. Разграбили все. Такое село, а горсти муки не сыскать!

— Слушай, Степан. Я хочу, чтоб кому-нибудь из этих швабов стало стыдно перед нами! Стыдно оттого, что они сами себя не уважают. И чтоб они раскаялись в своих преступлениях. Мы серьезные люди, братец ты мой!

— Мы слепые люди, Савва Марин! — крикнул Иван снизу и пошел обратно к школе, позвав Алексу Дачича. — Слушай, Алекса, ты не побудешь возле меня, пока отец очки пришлет?

— Как же иначе, взводный. Мы ведь с тобой преровцы! Соседи!

Он онемел от этих слов: побеждена Австро-Венгрия, наступает мир. К горлу подпирали значительные слова и глубокие мысли о людской природе. Он мог доверить их только своей тетрадке, но тут появился связной командира роты и повел их в дом.

— Видишь ли ты настолько, чтоб командовать взводом, Катич?

— Вижу.

— Тогда немедленно выходи со своими на околицу. Из соседней деревни на нас двинулся батальон противника. Хотят штаб взять.

…Иван Катич вглядывался в темные уплотнения, которые шевелились, ругались, кричали: «Vorw"arts! Vorw"arts![77]»

— А что сейчас происходит, Алекса?

— Ребятишки озираются, убегать хотят. Слышите, как орут?

— Как далеко они, Алекса?

— Шагов двести, не больше.

— Без моей команды не стрелять! — крикнул Иван и тихонько спросил — Так, Алекса?

— Как же по своим бить? Ребятишки же. Если б хоть бабы и старики старые были.

Женщины кричали, голосили на рубеже его зрения.

— Что там делается, Алекса?

— Швабы хватают женщин, заставляют идти впереди себя..

— Головы видно, если по головам целиться будем?

— Как же ты ему в голову прицелишься, если он согнулся и прячется за бабой?

— Ребятишек сейчас бьют, да?

— Бьют. Каждый схватил по одному и гонит, как барана, перед собой. А ребята нас увидали. И бабы. Потому и кричат.

— А почему швабы стреляют?

— Позади два офицера идут и палят из револьвера. Вон германец аж на руки взял ребенка. Ох, Катич, что ж такое сегодня будет?

— Чего ждете, дети? Стреляйте!

— Это кто крикнул, Алекса?

— Старик какой-то. Бедняга. А тот его прикладом!

— Бей в этого шваба. Целься поточней.

— Как же мне в него бить, если на эту пулю я двух баб насажу?

— Что делать, взводный? Давай назад, взводный! Как стрелять в своих? — кричали солдаты.

Вопли и стоны, чужеязычная брань приближались.

— Подпустим поближе и в штыки! — Иван принял решение.

Придавленное небом поле совсем потемнело от криков.

— Чего ждешь, сербское воинство! Бей, хоть бы нас всех перебьешь!

— Тот же старик, Алекса?

— Тот самый. А какая-то тетка смеется. Спятила, должно быть. Вон посередке, в белом платке. Ребята ладошками глаза прикрывают. А солдаты за ними прячутся. Уходить, Иван?

— Сыны наши, сербы, стреляйте!

— Слушай, Алекса, я с первым отделением обойду их сбоку. А ты огня не открывай, пока я не окажусь у них за спиной.

— Поздно, взводный. 

— Ничего не поздно. Первое отделение, за мной!

— Я пойду. Ты не видишь ничего.

— Вижу. Вижу все, Алекса!

Иван с несколькими солдатами побежал вдоль придорожной канавы.

Алекса Дачич матерился, охваченный отчаянием, не зная, как поступить. Взял на мушку офицера, чуть приотставшего от цепи и толпы крестьян. А те вдруг замолчали. Две армии целились друг в друга поверх голов женщин, детей, стариков; целились, однако огня не открывали. Алекса решился:

— Эй, швабы! Возвращайтесь туда, откуда пришли! Даю вам честное слово, стрелять не будем!

Солдаты противника остановились. Молчали. И деревенские молчат, стоя в пятидесяти шагах под дулами сербских винтовок.

Алекса выглядывал, где сейчас Иван Катич. Не видел его. Смотрел на толпу: между голов женщин и стариков торчали штыки германских винтовок. Начнут огонь, придется отвечать. Перебьем своих.

— Вы слышите меня, швабы! — крикнул он опять. — Если вам неохота возвращаться туда, откуда вышли, тогда мы уйдем! Поклянитесь своим императором, что не станете стрелять, пока мы в село не уйдем!