Время скорпионов

— Брось! — Резко перебив его, профсоюзный деятель прошептал журналисту в самое ухо: — Твой ливанец смердит. — Акрут торопливо направился к своему кабинету. — И оставь меня в покое! — прокричал он, не оборачиваясь.

Ружар дал ему уйти. Подобная реакция полицейского одновременно удивила журналиста и доставила ему удовлетворение. Сам того не ведая, Акрут кое-что все-таки сообщил. Национальность Хаммуда. А уж с этим-то Ружар знал, к кому обратиться.

Не спросив позволения, за стол к Амель подсел какой-то мужчина. Она с раздражением подняла голову и увидела приветливое лицо Клейна. Они находились на его территории, в зале документации редакции его журнала.

Он был не лишен обаяния, одевался со вкусом и сохранил лукавые искорки в очень светлых, как у Сильвена, глазах.

— Все хорошо?

Он был довольно рыхлого телосложения: «дряхлого», подумала молодая женщина.

Утром Ружар торопливо и как можно более неприметно, чтобы не привлекать внимания, познакомил их в коридоре и умчался.

— Мне бы хотелось поблагодарить вас за справку об антитерроризме. Бастьен рассказал мне, какую ценную помощь вы ему оказали. Я чувствую, вы созданы для такой работы.

Амель улыбнулась. Она сделала чуть больше, чем просто помогла Ружару: она написала всю статью. А он только заглянул в нее, прежде чем отправить в редакцию за своей подписью, и исправил несколько опечаток и один или два оборота. Это была их «сделка», и из соображений секретности им следовало хранить свое сотрудничество в тайне. Если бы стало известно, что помощница Бастьена Ружара сечет в таких тонких делах, могли бы возникнуть ненужные вопросы. Журналист всех подозревал, особенно внутри собственной редакции. Однако Амель знала, что по окончании этой работы ее ждет награда. Ей обещали должность. К тому же, помимо надбавки за составление документов и компенсации расходов, ей платили как журналисту на официальной сдельной работе.

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— Сетями скрытого финансирования террористов.

— Ах да, Бастьен говорил мне. Очень хорошо. — Клейн накрыл своей ладонью руку Амель и сжал ее. Чуть дольше, чем следовало.

Его ладонь была влажной.

Она не решилась убрать руку и лишь с холодной улыбкой взглянула на него.

— Я вас покидаю, работайте спокойно. — Клейн встал. Выходя из зала, он оглянулся и пристально посмотрел на молодую женщину.

Джафар пил жадно, не отрываясь. Он опустошил бутылку и, судорожно подергиваясь, молча принялся за еду.

Линкс наблюдал за ним, в наушниках у него звучал «Wall». [140]Накануне, после четырех дней упорной голодовки и сорока восьми часов молчания, прерываемого ругательствами в ответ на задаваемые вопросы, обращенный сломался.

В какой-то момент агент решил, что просчитался. Ему показалось, что он не справится с Сесийоном, даже несмотря на то, что тот утомлен и заметно сдал. Сильная мотивация помогала обращенному держать удар.

Его мотивация.

Необходимо было разрушить ее, разрушить все логические связи и загнать пленника в безвыходный лабиринт. Нерешаемые загадки, бессвязные вопросы, над которыми Джафар должен был неотвязно думать во время своего принудительного отдыха. Этот подсказанный великим произведением Люиса Кэрролла метод иногда, после долгих дней вынужденного отступления, творил чудеса с некоторыми упрямцами. А мог довести их до безумия. Поэтому Линкс начал перемежать вопросы о Делиле, его идеалах, его роли, его друзьях, его организации посторонними элементами, разным шлаком: идиотскими фразами, маловероятными утверждениями.

Первый признак возможного прорыва появился вчера, когда Джафар перестал отказываться от воды и пищи. Потом снова ничего. В течение следующих двадцати четырех часов и двух сеансов допроса Сесийон опять замкнулся в упорной немоте.

Провал все еще был вероятен.

Не заблуждаясь относительно своего собственного состояния, агент взглянул на лицо пленника, медленно пережевывающего бутерброд. Джафар был бледен, черты его заострились. С серой кожи почти исчезли веснушки. Он изредка поднимал на своего палача потухшие и налитые кровью глаза. Но по-прежнему не говорил.

Возможно, уже не заговорит.

— Не надо плохо говорить о моей матери. — Голос Сесийона внезапно отчетливо послышался сквозь тихую музыку. — Почему ты заговорил о моей матери? Почему спросил, была ли она бандершей?

Обнадеживающая неожиданность.

Линкс медленно снял наушники.

— Из-за Делиля, конечно.

Обращенный не смог подавить отрыжки. Слюна с кусками пережеванного хлеба вытекла ему на подбородок и грудь. В его взгляде вновь зажегся тусклый огонек непонимания.

— Моя мать его не знала. — Он впервые допустил хоть какую-то возможность связи с ливанцем.

Фонарь погас.

Сесийон увидел голову в капюшоне и сумел наконец разглядеть странно неподвижные голубые глаза своего мучителя.

— А я думаю, знала.

Прошло несколько секунд.

— Нет, я познакомился с Насером намного позже, чем порвал с семьей.