– Да плевать на него! – огрызнулся Антон или Семен, срывая зубами пластмассовую пробку с бутылки вина «Карабикаульское». – Дальше всё равно не пошлют: некуда.
– А куда нас везут? – поинтересовался Сергей.
– Черт его знает! – ответил Стригалев. – На стройку какую-нибудь.
– Не в дисбат?
– Не-ет, – уверенно потянул Сашка Стригалев. – В дисциплинарный батальон отправляют после суда и под конвоем. Тебя судили?.. Нас тоже нет. Значит, запрут в какую-нибудь дыру, где только шакалы и солдаты выживают, и будем поднимать народное хозяйство... Тебя за что?
Гринченко рассказал в двух словах.
– Дурак, надо было сажать!
– Тогда бы «деды» с говном смешали, – обронил Тимрук.
– А тебя за что? – спросил у него Стригалев.
Витька показал забинтованную руку.
– Собака покусала. Моя. «Деды» задолбали, некогда было покормить ее, вот и набросилась.
– А тебя? – обратился Сашка к Шандровскому.
– За всё хорошее, – недовольно буркнул Женька и так нахмурил сросшиеся брови, что пропала охота спрашивать его о чем-либо ещё.
Братья открыли три бутылки вина. Одну оставили себе, другую дали Стригалеву и Шандровскому, а третью – Гринченко и Тимруку.
– Ну, поехали!
Вино было паршивое – красная сладкая отрава, видать, из помидоров. Правда, вставило оно быстро, сразу всех сморило на сон. Тут ещё за день намерзлись, отстояв на плацу часа полтора, а потом на станции в два раза больше, потому что в здание вокзала не разрешалось заходить, а когда кто-то нарушил приказ, старший лейтенант построил «чипков» на привокзальной площади и продержал в строю до прихода поезда. Зато теперь спали без задних ног. Сергей только раз проснулся, на станции Чарджоу, когда их вагон перецепляли к другому поезду.
Выгрузили «чипков» на станции Керки, отвели в часть, разместили в деревянном бараке с двухъярусными нарами, на которых уже кантовалось человек пятьдесят. Здесь Гринченко впервые услышал тревожное, лающее слово Афган.
Сергею оно говорило не очень много. Когда учился в техникуме, по Донецку ходили слухи, что на товарную станцию приходят вагоны с цинковыми гробами, которые родителям разрешают забирать только ночью, чтобы никто не узнал о наших потерях в Афганистане. По «Голосу Америки» слушал иногда сводки об уничтоженных душманами колонах в шестьдесят-восемьдесят-сто машин, казавшиеся тогда неправдоподобными. На последнем курсе познакомился с первокурсником, служившим шофером на санитарной машине в Кабуле. Тому нечего было рассказывать, в боях не участвовал, разве что о количестве жертв, но в госпитале всегда кажется, что убитых и раненых больше, чем живых и здоровых. Впечатляла татуировка на его плече – женская голова с развивающимися волосами и повод, по которому была выколота, – в память о погибшей медсестре. Она сопровождала машину с раненными. Попали в засаду. Оружие было только у шофера, убитого первой очередью. Над медсестрой душманы издевались долго и с изощренной выдумкой. Слышал Гринченко и еще где-то что-то, но в общих чертах Афганистан на гражданке представлялся не очень опасным местом службы, где, если повезет, получишь награду, а если не повезет... Но здесь, в бараке, уже не хотелось играть с судьбой в орлянку.
Старожилы советовали идти в артиллерию или связистом. Ещё лучше – в подсобное хозяйство или санитарную часть, но туда брали редко. И ни в коем случае – в десант. Стригалев и баратаны быстро завели знакомства, куда-то ходили, с кем-то договаривались. Сергей и Витька целыми сутками отлеживались на верхних соседних нарах в дальнем углу барака, а Женька на нижних лезвием от безопасной бритвы вырезал узоры на палочках и что-то тихо бормотал под нос: то ли ругался, то ли песню пел. На пятый вечер Стригалев собрал всех за бараком и сообщил:
– Значит, так, завтра ждут покупателей. Я договорился с одним прапорщиком – он списки составляет – нас воткнут в артиллерию, всех шестерых... Как я, а?! – хвастливо закончил он и обвел всех взглядом, ожидая похвалы.
Сергею Гринченко было безразлично, где служить, поэтому посмотрел на Тимрука: как он?
– Спасибо, Санёк, но я в десант пойду, – сообщил вдруг Витька.
– Ты что, сдурел?! – возмутился Стригалев. – Там же в два счета ухлопают. Домой в цинке вернешься! И неизвестно, будешь ты в нем запаян или кто другой! Слышал, что здесь рассказывают?
– Плевать. Зато там почти нет дедовщины.
– И я в десант, – поддержал его Шандровский, никак не объясняя свое решение, но произнес уверенно, видимо, обдумал за эти дни, обстругивая палочки.
– Ну, вы, ребята, офигели! – Стригалев швырнул наземь наполовину недокуренную сигарету, а с куревом была напряженка. – Я тут распинался, упрашивал, наобещал черт знает чего, а вы!..
– Да, чуваки, вы серьезно?! – напал на них один из Братанов. – Вы это бросьте!
Тимрук и Шандровский молча курили, слушая о преимуществах службы в артиллерии, и изредка крыли чужие доводы одним, веским, как козырный туз, – нет дедовщины.
Гринченко не вмешивался в спор, пока не заметил, что Стригалев и Братаны, уже сжимающие кулаки, вот-вот уговорят, и тогда произнес:
– Я тоже в десант.