Время не ждёт

На позиции — Игнатьев. С ним учителю легче. Полтора года назад Игнатьев не очень успевал в меткости, но он быстро овладел искусством стрельбы. Тремя выстрелами он ставит три точки: на щеке, на лбу и на зубах «жандарма». «Петр» награждает его высшей отметкой — пять. На линию огня выходит Поваляев. Лес оглашается эхом выстрелов. Мишень покрывается черными точками, и издали кажется, будто изображение жандарма засижено крупными мухами. Наконец, целится, прищурив левый глаз, сам «Петр». Он стоит, вытянувшись во весь свой высокий рост, чуть расставив ноги, заложив за спину левую руку. «Петр» делает подряд семь выстрелов без корректировки. Семь точек возникают в треугольнике носа и глаз «жандарма».

— Много бы вы, «Петр», побили черносотенной сволочи, случись у нас большая драчка. Прямо талант пропадает, — с сожалением говорит Поваляев и добавляет раздумчиво: — А крепко задираются, подлые. На Васильевском острове недавно — слыхали? — разгромили квартиры дружинников. Недавно там убили двоих наших, и наши, говорят, в долгу тоже не остались... Может, и случится скоро большая драчка-то?

— Нет, друг мой, видимо еще не так скоро, — отвечает «Петр».

После занятий стрелки забирают свой холодный самовар, гитару и врозь направляются к реке. Игнатьев шагает за «Петром», перекинув через плечо гитару на голубой шелковой ленте. Вдруг «Магда» оглядывается и замечает, что спутник их сильно отстал. Он стоит на четвереньках с гитарой на спине и что-то рассматривает в земле.

— Что это вы там потеряли? — кричит «Петр».

— Жука какого-нибудь нашел, — отзывается «Магда». — Бедный, революция оторвала его от букашек. Пускай немного повозится, соскучился он по ним.

Через несколько минут Игнатьев догоняет их и начинает рассказывать о любопытном виде насекомых, промышляющих воровством яичек из чужих гнезд. До самого Сестрорецка он посвящал их в удивительные тайны жизни букашек.

— Вот что, дорогой «Григорий Иванович», — перебивает его «Петр», равнодушный к жизни насекомых, — мы пока остаемся здесь и вам советуем сделать то же самое.

— Нет, я поеду в Териоки, а завтра буду в Петербурге, — отвечает Игнатьев, прощаясь.

Александр поехал в Петербург через день, рано утром. Первое, что бросилось ему в глаза на улицах, — это люди, жадно читающие на ходу «Русские ведомости». Навстречу бежал мальчик-газетчик, громко выкрикивавший:

— Сын дворцового почтмейстера хотел убить государя!" Начался процесс по делу Наумова, Никитенко, Синявского! Опубликовано обвинительное заключение!..

Игнатьев кинулся к юноше, налетел на зеленщика, чуть не сбил с ног полную даму, но газету купить так и не сумел. На продавца газет наскочил городовой и отнял у него нераспроданную пачку «Русских ведомостей». Налетели казаки и устроили облаву на тех, кто успел приобрести газету. Они вырывали ее из рук людей, не щадя даже и почтенных господ чиновников, бесцеремонно запускали руки в их боковые карманы. Запоздалая конфискация тиража «Русских ведомостей» вызвала невиданную сенсацию вокруг процесса Наумова. Следствие по делу Наумова длилось около пяти месяцев. Военный суд заседал при закрытых дверях, но судьи «под строгим секретом» делились с женами, жены с подругами, и весь город знал о ходе процесса.

Наумов же гордился тем, что «погибает за идею». В тюрьме он регулярно занимался гимнастикой, пел песни, без устали писал романтические стихи. Признавшись, что он действительно собирался убить царя, Наумов заявил суду о том, что он жалеет о своей неудаче. Никитенко и Синявский также не обнаружили признаков раскаяния, и суд приговорил всех к смертной казни через повешение.

Когда же срубят елки

Максим Горький возвратился из Америки в Европу и поселился на итальянском острове Капри. Спутник писателя — Николай Евгеньевич Бурении — вскоре вернулся в Петербург. За ним началась длительная слежка, закончившаяся арестом. Буренина обвиняли в хранении оружия, нелегальной литературы и заключили в тюрьму — Кресты. Почти год водил он за нос следователей охранки, пока те, взбешенные упрямством заключенного и ничего от него не добившись, не передали его дело в суд. Но в искусстве уличать прокурор оказался не более горазд, чем следователи, он, так же как и они, не сумел привести достоверных улик, и судьи вынуждены были оправдать обвиняемого. Очутившись на воле, Буренин ненадолго выехал из Петербурга, чтобы не «утруждать» осаждавших его дом шпиков, затем вернулся и восстановил старые связи.