Время Любви

Я больше присматривал за обстановкой, но и за ним – тоже. Спал он беспокойно, дергался, как щенок, вертелся – и я даже сквозь комбез чувствовал, какой он горячий. Все это выглядело так, будто он болен – а наш диагност из аптечки выдавал «норму данного организма», правда, «экстремальную норму», но все-таки больным его не считал.

Укки проспал часа два. Я думал, дам ему еще часок – но он вдруг проснулся, резко, как пружиной подброшенный. Подскочил – и через миг оказался шагах в трех. И сна – ни в одном глазу, щеки горят, глаза дикие, и эта улыбочка, уже окончательно сумасшедшая.

Я говорю:

– Укки, малек, ты что? Все в порядке, все тихо. Проползла какая-то сикараха, но особенно не приближалась. Успокойся.

А он выслушал, улыбаясь этак нежно, зло и снисходительно, и говорит:

– Прости, Фог, так вышло. Это от меня не зависит, – и тянет меч из ножен.

– Блин, – говорю. – Что «не зависит»?

– Оно пришло, – говорит. – Понимаешь? Время любви. Мое время любви. Прости, – и встает в боевую стойку. Я ее миллион раз видел – он ее еще на Мейне каждый день отрабатывал.

Я тоже встал. И мне уже было крупно не по себе.

– Поздравляю, – говорю, – с началом времени любви, Укки. И дальше что?

Он мотнул головой, откинул челку со лба – и атаковал. Дивная картина – красиво и точно, как учился. Как в балете. Если б не моя пилотская реакция, меч бы прошел насквозь где-то в районе печени.

Я еще не мог взять в толк, в чем дело. Только шарахнулся. И говорю:

– Ну, ты что, псих малолетний? Это же я, Фог, капитан твой! Мы же экипаж, вроде бы! Ты что, забыл?

Он притормозил и снова улыбнулся. Той самой улыбочкой, пьяной какой-то, совершенно лучезарной и абсолютно маниакальной. И говорит:

– Я помню, Фог. Ты – мой капитан. Ты мой товарищ, мой наставник. Мы дружили. Защищайся.

И наступает. А я отступаю. Ну что прикажете делать? Пристрелить тут, в этой Бездне, чтоб ей провалиться, моего Укки, моего драгоценного пилота? У которого худо с головой, но это, может быть, и временно? Но слова-то он понимает, а?

– Послушай, – говорю, – а может, ты ошибся? С чего ты взял, что оно пришло, время любви твое? Не было, не было – и вдруг…

Он меч перехватил поудобнее.

– Я чувствую. Прости, я чувствую, и мне странно, что ты не чувствуешь. Я вырос, я уже не могу стать прежним. Защищайся, Фог, я прошу тебя. Иначе все будет очень плохо, понимаешь?

Делает шаг вперед – а я шаг назад. Он снова вперед, а я снова назад. И соображаю, что он прав – я уже давно чувствую, что с ним что-то не вполне.

– Укки, – говорю, – я все понимаю. Ты вырос, тебе дико срочно понадобилось решить, кто из нас круче, да?

Кивает. И еще шаг вперед. В боевой стойке. А я ему показываю раскрытые ладони.

– Видишь, – говорю, – я с тобой драться не собираюсь.

Он усмехнулся – я бы не поверил, что мой пилот может так. Усмешечка старого циника.

– Не суть, – говорит. – Ты как-то сказал, что можешь сражаться голыми руками. Не обманывай меня. Все должно быть решено. Хватит играть.

Тогда я говорю, ласково, как только могу:

– Укки, дружище, я же не против выяснить отношения, ты не думай. Просто – почему же непременно здесь? Тебе не кажется, что ты немного не вовремя раскипятился?

Он как будто чуточку протрезвел и слегка смутился.

– Ну, я не знаю, – говорит, но отвел глаза. Уже не такая прямая боевая готовность. – Это пришло сейчас, что же делать? Мы с тобой тут вдвоем, из двух мужчин должен уцелеть сильнейший, это закон жизни…

А я смотрю на него и понимаю, что он уже не так дивно собран, и что, в случае, если не сработают убеждения, я его обезоружу на раз. Но пока не тороплюсь и дожимаю:

– Укки, – говорю, – мы же культуру на Мейну доставить подрядились, а не поубивать тут друг друга на радость местным жителям. Давай закончим дела, вернемся домой, а дома уже… Ну подеремся дома, если хочешь.

Он меч опустил, но в ножны не убрал. И посмотрел на меня своим специальным взглядом воплощенной добродетели. Испытывающе так и чуточку укоризненно.

– Ты ведь не пытаешься меня обмануть? – говорит.

Я в душе возрадовался до невозможности и говорю:

– Ну что ты, старина. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Разве я тебя обманывал когда-нибудь?

И слышу, как острие меча легонечко звякает об камень. А Укки говорит:

– Я тебе верю, Фог. Но имей в виду: если ты попытаешься меня обмануть, я тебя убью. Возможно, это причинит мне боль, но моя рука не дрогнет. Древо нашего товарищества еще цветет, но лепестки уже осыпаются.

– Чтоб я сдох, если вру, – говорю. У меня чуток от сердца отлегло.

И он медленно задвинул меч в ножны, но лицо у него так и не изменилось.

По-настоящему он мне не поверил. С ним что-то в одночасье случилось. Укки по жизни всегда очень собранный, но теперь он стал собранным и напряженным, как в космическом бою. И взгляд сделался странным. Если бы отчужденным и холодным, я бы понял, но нет, наоборот, очень каким-то дружелюбным, чуть ли не страстным – и малость виноватым. Он не обычай блюл, вот что. У него инстинкт проснулся. И он тем сильнее хотел со мной сцепиться, чем более теплые у нас раньше были отношения. Он все решил разом порвать.