Время колоть лед

ГОРДЕЕВА: Все-таки попробовала?

ХАМАТОВА: Изо всех сил. Втянула так, что они приклеились к затылку. Невский отодвинулся от камеры и серьезно так, давая понять, что шутки кончились, повторяет: “Глаза втяни”. Я поняла, что мои попытки втянуть глаза бесполезны, и на втянутых глазах у меня выступили слезы, сквозь марево которых я услышала, как Невский говорит Абдрашитову: “Какая-то ненормальная. Я ей говорю, чтоб вышла на свет, потому что у нее глаза в тени, а она не двигается, объясните ей как-то”.

ГОРДЕЕВА: В остальном кино оказалось тем, что ты про него думала?

ХАМАТОВА: У Абдрашитова – безусловно. Это было какое-то блаженство, что-то именно такое, о чем мне мечталось: всей съемочной группой мы уехали в экспедицию, шли бесконечные репетиции перед каждым кадром, перед тем, как его родить, выстроить; потом мы заканчивали снимать, отправлялись в ресторан на берегу моря и сразу же начинали обсуждать следующие сцены. Бесконечные разговоры, репетиции, репетиции, разговоры. Все жили в одной гостинице: Абдрашитов, Миндадзе, Юра Степанов, Серёжа Гармаш, Юра Невский, Зураб Кипшидзе, Вера Воронкова. Все были рядом. Ни у кого не было никаких параллельных дел, никто не отвлекался – теперь так не бывает. А еще было лето, Крым, Феодосия, потом Ялта.

И мне эта картина ужасно дорога еще потому, что на ней я познакомилась с сыном Юноны Каревой Серёжей Говорухиным.

ГОРДЕЕВА: Параллельные прямые все-таки пересеклись?

ХАМАТОВА: Рано или поздно это должно было случиться. Уехав в Москву, я, конечно же, не потеряла связь с Юноной. Приходила к ней каждый раз, когда бывала в Казани. Иногда я даже жила у нее. Она стала именно тем взрослым другом, в чьих советах по профессии, по всем московским сложностям я нуждалась.

От Юноны я знала, что Серёжа закончил ВГИК и должен был стать документалистом. Но он – человек исключительной честности и бескомпромиссности. И он поехал военным корреспондентом на все войны, которые полыхали в то время в нашей стране и в мире. Где он только не был! И в Таджикистане, и в Афганистане и, конечно, в Чечне. Там он в середине девяностых по пути из Грозного был серьезно ранен. Его спасали всем миром, доставили на самолете МЧС в Москву, однако ничего нельзя было сделать: Серёжа потерял ногу. Но продолжал снимать. Чечня очень сильно на него повлияла – и не отпускала его. Где-то там, в Чечне, они познакомились и подружились с Юрой Шевчуком….

На картине “Время танцора” Говорухин помогал мне готовиться к съемкам, понять, что переживают, что чувствуют герои. Это ведь история про посттравматический синдром, про людей, которые не могут научиться жить без войны. А Серёжа тогда только-только вернулся из Чечни, лучше него никто не мог бы объяснить…

Но наши отношения начинаются совсем с другого: в одну из первых встреч, на кухне у Серёжи и его тогдашней жены Инны, вдруг выясняется, что у их сына Стасика проблемы в садике – нет Снегурочки для новогоднего спектакля. Ребята просят меня выручить, причем говорят, что там еще и деньги заплатят! А я – студентка третьего курса, деньги, конечно, нужны, в общем – соглашаюсь.

В назначенный день у меня с утра в “Театре Луны” “Робинзон Крузо”, я там, обмазанная темно-коричневой морилкой, играю Пятницу, времени между спектаклем и садиком – впритык, я понимаю, что никакую морилку я уже не успеваю с себя смыть, но – я же обещала! – хватаю текст, который Серёжа с Инной мне передали и который строгие воспитатели детского сада велели выучить дословно и ни в коем случае не отступать от сценария, несусь в метро, повторяю текст, а люди вокруг на меня как-то прямо нехорошо посматривают. Но делать нечего. Приезжаю в садик, кое-как смываю морилку с лица, на тело нет времени. “Ничего – думаю, – остальное закроет костюм”. И тут выносят костюм. Он еле-еле прикрывает задницу. К нему прилагаются белые туфли на высоченных каблуках, и всё! К тому же воспитатели мне объясняют, что до своего внезапного, по сценарию, появления я должна прятаться за крошечным – метр высотой – картонным домиком. Я кое-как за ним прячусь. Тут выходит Дед Мороз, произносит какой-то текст, и все начинают кричать: “Сне-гу-роч-ка! Сне-гу-роч-ка!”, а до меня доходит, что выбраться из-за домика я могу только двумя способами: либо голой коричневой задницей вперед, либо – коричневыми же ногами.

И когда Дед Мороз уже строгим голосом произносит: “Снегурочка!”, дети и их родители видят, как из-за домика выдвигается коричневая нога в белой туфле. И я слышу такое взрослое: “Оооох!” И тишина, в которой я постаралась как-то быстренько, крабиком выползти и прилипнуть к Деду Морозу, спрятаться за ним. Всё представление я так и жалась к Деду, придерживая двумя руками коротенькое платьице Снегурочки…