Время колоть лед

ХАМАТОВА: Мне сказали не мутить воду, промолчать. “Зачем мы будем наталкивать их на эту мысль?” – ответили мне в фонде, предполагая, видимо, что в Кремле сидят идиоты. Надеясь на то, что пронесет и о нас не вспомнят. И тут я совершила, вероятно, одну из самых больших ошибок в своей жизни: прислушалась к ребятам и не стала настаивать на своем. До того каждую свою идею я оголтело защищала. А тут вдруг как-то безвольно согласилась, отступила.

Нас не пронесло. О нас вспомнили. Мне пришлось участвовать в предвыборной кампании. И это моя и только моя ошибка, что я сразу не заявила, что фонд вне политики, столкновение с которой в результате обогатило меня незабываемым опытом.

ГОРДЕЕВА: Как ты теперь для себя этот опыт определяешь?

ХАМАТОВА: Как опыт, подаривший мне умение прощать, умение терпеть, умение пережидать и признавать свои ошибки. Полный набор эмоциональной наполненности. И урок на всю жизнь: внятно и четко формулировать свою позицию. И не отступать от нее ни под каким давлением, если я внутренне уверена в своей правоте.

ГОРДЕЕВА: А когда ты всё-таки поняла, что всё всерьез и сейчас наступает время принятия необратимых решений?

ХАМАТОВА: Всё шло по нарастающей, хотя начиналось вполне невинно. Я почему-то запомнила самый первый эпизод: во время лакшери-аукциона в декабре одиннадцатого года, на котором я, как обычно, широко улыбаясь, продаю какие-то лоты в пользу фонда, мне звонит телеведущий и писатель Виктор Шендерович, с которым мы познакомились совсем недавно. Клянусь тебе, я про него знаю только, что он раньше вел программу “Куклы”, а теперь пишет книги; меня никогда никоим образом не интересовали его политические взгляды. Так вот, он звонит и говорит, что намечается большая акция на Болотной площади. “Вы, как человек, которому не всё равно, который хочет сделать страну лучше, приходите и почитайте…” Кажется, Виктор предложил, чтобы я прочитала стихи Маяковского. Или я так запомнила. Я, не задумываясь ни на мгновение, ответила: “Да, конечно”. Никакой политической составляющей в этой просьбе я не услышала.

ГОРДЕЕВА: Получается, что он тебя звал на митинг на Болотной площади, самый первый, большой и важный, когда тысячи людей, прежде не ходивших ни на какие митинги и шествия, вдруг решили выйти и показать, что они возмущены результатами парламентских выборов, считают их лживыми, сфальсифицированными и больше не хотят мириться с враньем и несправедливостью.

ХАМАТОВА: Да. Это должен был понимать любой нормальный человек.

ГОРДЕЕВА: Неужели же ты не сложила один плюс один?

ХАМАТОВА: Ты знаешь, я как-то из-за репетиций пропустила сам факт этих думских выборов. И потому приглашение Шендеровича для меня не было окрашено в краски политического противостояния. Я имела в виду мероприятие, где собираются люди, которые хотят сделать страну лучше.

ГОРДЕЕВА: То есть ты не понимала, по какому поводу они собираются?

ХАМАТОВА: Нет. В разговоре Шендерович называл прекрасные имена музыкантов, артистов, журналистов. Любимые, достойнейшие. Мне показалось, что это отличная идея – собраться всем вместе. Не смотри на меня так, пожалуйста. Да, я клиническая идиотка, не успевающая ни за чем уследить. “Площадь? Площадь. Да, конечно”, – сказала я. А буквально на следующий день, если не в тот же день вечером, раздается звонок: меня приглашают прийти через две недели на “прямую линию” с Владимиром Владимировичем Путиным и сесть в первый ряд приглашенных. И вот в этот момент картина как-то начинает вырисовываться. И даже я со своей одной извилиной понимаю, что это вещи взаимоисключающие: если я иду на Болотную, то вряд ли могу сидеть на “прямой линии” с Путиным. Если я сижу на “прямой линии” с Путиным, вряд ли я могу прийти на Болотную. Как-то у меня так это всё скомпоновывается, и я принимаю решение не ходить никуда.

ГОРДЕЕВА: Остроумно.

ХАМАТОВА: У меня и правда нет времени: для того, чтобы пойти на Болотную, мне нужно отпрашиваться с репетиций, для того, чтобы пойти к Путину, мне нужно отпрашиваться с репетиций. А ведь мое главное дело – театр. И всё это, конечно, важно – и Путин, и Болотная, но мое дело – репетировать спектакль “Фрекен Жюли”, премьера которого через три недели. И я объясняю, значит, на Болотной площади, что у меня нет времени. И извиняюсь перед “прямой линией” с Путиным, что времени нет. И никому не вру. Никто из тех, перед кем я извиняюсь, наверное, не смог бы даже представить, в каком графике я живу: мы с Юлей Пересильд, тоже занятой в этом спектакле, не успеваем даже пообедать и каждый день приходим в театр с коробкой “Доширака”, потому что только “Доширак” можно успеть залить кипятком в те секунды, когда на сцене меняют свет. Но знаешь, что самое страшное во всей этой истории?

ГОРДЕЕВА: Что?