Время как спираль из полудрагоценных камней

Раньше Певцом мог назваться любой желающий, а от публики зависело: признать его таковым или поднять на смех. Затем сама собой установилась неофициальная квота, и теперь, если возникает вакансия, Певцы сами решают, кого им принять в свои ряды. Кандидату, помимо поэтического и актерского талантов, необходимо обаяние, чтобы не пропасть в паутине общественного мнения, куда немедленно попадает новоизбранный. Ястреб, прежде чем стать Певцом, приобрел некоторую известность благодаря книге стихов, которую опубликовал в возрасте пятнадцати лет. Он гастролировал, читал стихи в университетах, но к моменту нашего знакомства в Центральном парке (я тогда гостил в городе тридцатый день; в Центральной библиотеке можно найти просто потрясающие книги) еще не успел прославиться и был весьма удивлен тем, что мне знакомо его имя. Ястребу только-только стукнуло шестнадцать, а через четыре дня ему предстояло стать Певцом (о чем его уже предупредили). Мы до утренней зари просидели на берегу озера, и Ястреб маялся, не зная, соглашаться или нет — ведь что ни говори, Певцу не столько нужен талант стихотворца, сколько актера. Но в списке его будущих коллег числились портовый грузчик, двое университетских профессоров, наследница миллионов Силитакса и как минимум две личности с весьма сомнительным прошлым, которое даже падкая на сенсации Рекламная Машина согласилась не освещать. Каким бы ни было происхождение «живых легенд», все они пели. Пели о любви, смерти, смене времен года, общественных классах, правительствах и дворцовой страже. Пели перед большими и малыми толпами, пели для одинокого портового грузчика, бредущего домой, пели на улочках трущоб, в лимузинах членов аристократических клубов, в вагонах пассажирских поездов, в прекрасных садах на крышах Двенадцати Башен; пели на званых вечерах Алексиса Спиннеля. Но воспроизведение их песен с помощью технических средств (в том числе публикация текстов) запрещено законом, а я уважаю закон, насколько это может позволить моя профессия, и потому вместо текста песни Льюиса и Энн предлагаю вам вышеизложенное.

Певцы умолкли, открыли глаза и огляделись. На лицах у них — не то смущение, не то высокомерие.

Ястреб взирал на друзей с восторгом, Эдна вежливо улыбалась. Мои губы расползлись в улыбке, от которой невозможно удержаться, когда ты тронут до глубины души и испытал огромное удовольствие. Да, Льюис и Энн спели потрясающе.

К Алексу вернулось дыхание. Окинув гостей гордым взглядом, он нажал кнопку. Автобар загудел, кроша лед. Никто не аплодировал, одобрение выражалось лишь кивками и перешептыванием. Регина Эйболафия подошла к Льюису и что-то сказала. Я навострил уши, но в этот момент Алекс ткнулся в мой локоть бокалом.

— Ой, простите…

Я взял саквояж в другую руку и, улыбаясь, принял бокал. Сенатор Эйболафия вернулась на прежнее место, а Певцы взялись за руки и застенчиво посмотрели друг на друга. И сели.

Гости разбрелись по роще и саду. Я стоял в одиночестве среди деревьев на сухом каменистом дне пруда и слушал музыку: канон а де Лассуса в двух частях, введенный в программу аудиогенераторов. (Помните, в последнем номере одного из литературно-художественных журналов утверждалось, что иначе невозможно избавиться от ощущения тактовых черт, которое выработалось у музыкантов за последние пять столетий?) Внизу, под пластмассовой кровлей, переплетались и вытягивались светящиеся линии сложного рисунка.

— Прошу прощения…

Я обернулся и увидел Алекса. На сей раз у него не было ни бокала со спиртным, ни представления, куда девать руки. Он нервничал.

— Наш общий друг намекнул, что вы… можете мне кое-что предложить.

Я поднял было саквояж, но ладонь Алекса оторвалась от уха (куда переместилась, коснувшись пояса, воротника и прически) и сделала предостерегающий жест. Ох уж мне эти нувориши…

— Не затрудняйтесь, мне ни к чему пока смотреть. Думаю, будет лучше, если я вообще останусь в стороне. Я бы охотно приобрел ваши вещи, если Ястреб не переусердствовал, расхваливая их, но теперь ими заинтересовался один из моих гостей.

Слова Алекса показались мне странными.

— Я знаю, вам это кажется странным, — продолжал он, — но, думаю, мое предложение покажется вам любопытным, поскольку сулит немалую выгоду. Видите ли, я коллекционирую оригинальные жанровые картины и мог бы предложить за ваш товар цену вещей, которые получил бы за него в обмен, то есть, цену картин. А поскольку ваш товар — особого свойства, мне бы пришлось предельно сузить круг лиц, с которыми можно договориться насчет обмена.

Я кивнул.

— Зато у моего гостя не возникнет подобных проблем.

— Вы не могли бы назвать его имя?

— Я спросил у Ястреба, кто вы такой. Он убедил меня, что задавать подобные вопросы крайне неблагоразумно. Пожалуй, столь же неблагоразумно называть имя моего гостя. — Он улыбнулся и добавил со значением: — А благоразумие — это топливо, на котором работает социальная машина. Не правда ли, мистер Харви Кодвэйлитер-Эриксон?