Время и боги

– Поверь, Труд Вселенной совершается для Человека, – твердила дорога. – Для Человека и его городов.

Кто-то неслышно подошел к мосту.

– Тише, тише! – произнес он. – Вы тревожите царственную ночь, которая, спустившись к нам в долину, гостит в моем доме. Кончайте спор.

Это был голос паука.

– Труд Вселенной – возводить города и дворцы. Но вовсе не для Человека. Что такое Человек? Он годен лишь на то, чтобы готовить города для меня. Творения его рук уродливы, а лучшие ткани грубы и слишком ярки. От него много шуму и мало толку. Он просто защищает меня от моего врага ветра, а я украшаю города, драпируя острые углы изысканными тканями, я один. Чтобы выстроить город, нужно от десяти до ста лет, еще пять или шесть веков его готовят для меня, а после я поселяюсь в нем и принимаюсь его украшать. Нет ничего прекраснее дворцов и городов: они тихи и этим напоминают звезды. Сначала в городах довольно шумно, там отвратительные прямые линии и грубые ткани, но вот приходит время для меня и моей работы, и города стихают и преображаются. Тогда я принимаю у себя во дворце царицу-ночь и потчую ее драгоценным прахом. Шлейф ее платья соткан из тишины, чело венчает звездная корона. В городе, где я поселился, дремлет старый одинокий страж. Его господа давно умерли, а у него нет сил прогнать тишину, заполнившую улицы. Завтра я пойду посмотреть, стоит ли он еще на посту. Для меня были построены Вавилон и скалистый Тир, и люди продолжают строить города! Труд Вселенной – возводить города, которые в конечном счете достаются мне.

Суд над Травиатой

От нездешних земель прокрался вечер и сошел на улицы Парижа, и детища дня удалились и попрятались, и странным образом преобразился красавец-город, и сердца людей – заодно с ним. А вместе с огнями и музыкой в безмолвии и в темноте воспряла иная жизнь – та жизнь, которой ведома ночь: темные коты неслышно выскользнули из домов своих и нырнули в тихие закоулки, и сумрак улиц заполонили неясные тени. В этот самый час в убогом жилище близ Мулен-Руж умерла Травиата; свели же ее в гроб собственные грехи, а вовсе не года, отпущенные Господом. Душа Травиаты слепо блуждала по улицам, где грешила при жизни, пока не натолкнулась на стену собора Парижской Богоматери. Оттуда взмыла она ввысь, как морской туман, расплескавшийся об утес, и унеслась в Рай, и там был ей вынесен приговор. И померещилось мне, пока наблюдал я и грезил, что, когда предстала Травиата пред судом, с дальних райских холмов набежали облака и сошлись над Господним челом в одну громадную черную тучу; облака скользили стремительно, точно тени ночи, когда в руке раскачивается фонарь; появлялись все новые и новые, и еще, и еще, и, по мере того как собирались они, туча над Господним челом не ширилась, но лишь чернела все гуще. Нимбы над головами святых опустились ниже, и сузились, и побледнели; хор серафимов прервался и стих, и смолкли внезапно беседы благословенных душ. И посуровел лик Господень, так что отворотились серафимы и оставили Его, а за ними и святые. Тогда, по велению Господнему, семеро великих ангелов медленно воспарили сквозь облака, устлавшие Рай словно ковром: в ликах их отражалось сострадание, а глаза были закрыты. Тогда Господь изрек приговор свой, и в Раю погасли огни, а хрустальные лазурные окна, выходящие на мир, а тако же окна алые и зеленые потемнели и обесцветились, и более ничего я не видел. Но вот семеро великих ангелов вышли за пределы указанных им Небесных врат (ибо врат в Небесах несколько) и обратили лица в сторону ада; четверо несли юную душу Травиаты, один шел впереди, и еще один замыкал шествие. Эти шестеро шагали широким шагом по долгой и пыльной дороге, что зовется Путем Прóклятых. А седьмой летел над ними, и отблеск адского пламени, сокрытый от шестерых облаком пыли на той жуткой дороге, подсвечивал перья на его груди.

И вот завели речь семеро ангелов по пути к аду, и молвили:

– Она так юна, – говорили ангелы, – она так прекрасна, – говорили они; и долго разглядывали они душу Травиаты, но не пятна греха, а ту часть ее души, которая некогда полнилась любовью к сестре, давно умершей, – сестра же ныне порхала среди кущ на одном из Небесных холмов, и мягкий солнечный свет неизменно играл на лице ее, и всякий день беседовала она со святыми, когда они проходили тем путем к дальнему краю Небес, дабы благословить усопших.

Долго глядели ангелы на красоту всего того, что только оставалось прекрасного в душе Травиаты, и так сказали они: «Это же совсем юная душа», – охотно отнесли бы они свою ношу на один из Небесных холмов и там вручили ей кимвал и дульцимер, но знали ангелы, что врата Рая сомкнуты и заперты для Травиаты. Охотно отнесли бы ее ангелы в одну из долин мира, где во множестве цветут цветы и тихо журчат ручьи, где неумолчно поют птицы и в день воскресный звонят церковные колокола, – да только не посмели они.