Время и боги: рассказы

В то время ни у одного человеческого стойбища не было такой защиты. Ва лаял на полную Луну, едва она всходила над верхушками деревьев, и все его семейство тут же присоединялось к нему, и они продолжали до тех пор, пока не убеждали Маана, его женщину и детей, что этой ночью нет никакой опасности. Иногда на это уходило много времени, и вой их умолкал лишь тогда, когда небо начинало светлеть.

Конечно, Ва пришлось многому учиться, прежде чем он стал образцовым домашним псом, но он никогда не делал глупостей, которые подчас совершают современные собаки. К примеру, он никогда не облаивал сидящих на дереве белок и вообще не лаял на деревья, если не считал разумным испугать любое взобравшееся на дерево животное и заставить его спуститься. И здесь он редко ошибался, так что многие века дрессировки, похоже, почти ничему не научили собак относительно лесных обычаев, известных Ва задолго до того, как он пришел к Маану. И все же большая часть работы в стойбище была ему в новинку, как и отдельные эпизоды его досуга.

К примеру, лежать у огня было не только непривычно для Ва, но абсолютно неведомо никому из его сородичей. Поначалу он не доверял огню и так и не сумел полностью преодолеть свое недоверие.

Но пронзительный холод зимних ночей на этом высоком азиатском плато вскоре привел его к теплу, хотя он никогда не спал у костра и всегда поглядывал на него одним глазом. Если сырая ветка выстреливала в него горячим угольком, он никогда не совершал ошибки, лая на огонь, ошибки, которую собаки допускают и поныне, а просто уходил, понимая, что эту силу не схватить зубами и не устрашить рычанием.

Он много узнал об огне и о Маане. Узнал, что огонь может к ночи подниматься, словно полная Луна, что он может придавать мясу удивительные свойства, может ранить и благословлять, что он жарче солнца и подчиняется Маану. Он узнал, что, подобно его собственным зубам и протяжному вою в ночи, огонь способен охранять дом Маана; это знание, незапятнанное ревностью, он хранил про себя. Со временем, выполняя всю привычную работу домашней собаки, он становился все более похожим на известных нам собак, а его щенки уже ничем от них не отличались. Поэтому мне не осталось сказать о Ва ничего такого, чего не знал бы всякий, кто знаком с Canis Vulgaris, обыкновенными собаками. Мой рассказ интересен лишь тем, что все это случилось в самый первый раз.

Для обитателей маленького стойбища Ва был интересен лишь тем, что он был Ва, который давным-давно пришел к ним из таинственного леса. И когда он умер восемь лет спустя с того дня, когда впервые почуял запах жареного мяса, все дети Маана, несмотря на то, что стали взрослыми, залились слезами — необычными, дикими слезами, заплакали навзрыд, как теперь уже никто не плачет.

Шахматист, финансист и другой Перевод Н. Цыркун

— Выпал мне случай, — сказал финансист, — знать человека самого блестящего ума, которому на роду было написано заниматься финансами. Звали его Смоггс, но имя его, конечно, ничего вам не говорит. Я говорю «конечно», потому что умом своим он так и не воспользовался, а вернее сказать — ни разу не пустил его себе во благо; надеюсь, улавливаете тонкость. Он направил свой ум по ложному пути, загнал в тупик, из которого не было никуда ходу; а ведь он мог бы стать не менее крупным финансистом, чем некоторые из нас. Знаете ли, чем он занялся? Присядьте-ка и послушайте.

Так вот: он играл в шахматы. Весь свой интеллект, которым можно было бы объять невообразимое, тратил он за шахматной доской. Случилось все поначалу незаметно; в ту пору мы служили вместе с ним, и он во время обеденного перерыва, бывало, играл в шахматы с одним человеком. И вскоре начал обыгрывать противника, а ведь на первых порах всегда ему уступал. Потом он вступил в шахматный клуб, и будто какой-то морок на него навели; это было как пьянство, как стихи или музыка — что именно, точно не скажу, поскольку сам ничему такому подвержен не был.

Так или иначе, эта страсть полностью им овладела, и ко всему остальному он начал терять всякий интерес. Спору нет, игроком он сделался отменным, много выиграл достойных призов. А цена всем этим выигранным за целую жизнь призам была разве что фунтов двадцать пять. Я бы в тысячу раз больше заработал за час. И это было все, что он выжал из шахматной игры.

А ведь этот человек мог бы ворочать миллионами! Вместо этого он столько же мало сил потратил на занятия финансами, сколько я на шахматы; как я уже упоминал, начинали мы вместе в одной и той же фирме, но пути наши разошлись. И его путь вел в никуда. А он мог бы стать большим финансистом. Говорят, нет ничего сложнее шахмат, а только пользы-то от них ни на грош. Жаль, что такой ум столь бездарно был потрачен.

— Ну ладно, — сказал надзиратель, — недосуг мне тут слушать вас целый день; но я понял, что к чему, и согласен с вами. Есть такие люди. Жалко, но есть такие.

И он запер камеру финансиста на ночь и поспешил по своим делам.

Почетный член клуба Перевод Н. Цыркун