Время и боги: рассказы

Песня о доме, милом английском доме продолжала лететь к ним из Варшавы, неся с собой забытые весны. И как только отзвучали последнее слово и последний такт, от дверей донесся звон дверного колокольчика, и миссис Меддип тотчас вскочила. Она готова была отдать молодому человеку все свое сочувствие, но сейчас ее призывали дела: прибыл новый жилец, с которого миссис Меддип запросила самую высокую арендную плату, о чем юный Брок и не подозревал (она сделала это просто в качестве основания для дальнейшего торга, однако совершенно неожиданно ее предложение было принято без возражений). Вот почему она так быстро вышла из комнаты, оставив Брока с напряженным вниманием вслушиваться в речь польского диктора, из которой он понимал только два слова — «Роза» и «Тибетская». И несколько раз ему подумалось, что последние слова, которые он сказал девушке, были произнесены, пожалуй, чересчур поспешно, но эти мысли сверкнули у него в голове, как яркие искры в кромешном мраке, и ничего не осветили. Молодой человек так и не понял, что на самом деле его обида была направлена против Известности, а не против Розы. Слава подхватила ее, словно вихрь, и унесла в далекую Варшаву и, кто знает, в какие другие, еще более отдаленные места.

Тем временем диктор перестал говорить по-польски, и Брок снова услышал дорогой голос, узнав его по первой же ноте, донесшейся до него через бесконечные мили радиоэфира. Потом какие-то голоса раздались в коридоре и, повинуясь непонятному порыву, который впоследствии он и сам не мог объяснить, Брок торопливо выключил приемник и напряг слух, но голоса уже стихли, словно все необходимое и важное было уже сказано, и он услышал только мерный шум волн. Их могучий ритм баюкал молодого человека, как когда-то баюкали его холмы, чьи голоса столь безмерно далеки от наших суетных забот и волнений, и юноша сидел неподвижно, пока его не вернул к нашей мимолетной, постоянно меняющейся действительности раздавшийся в коридоре подле его двери голос миссис Меддип, которая сказала кому-то весьма решительным тоном:

— У меня тут живет один человек, с которым, как мне кажется, вам непременно нужно увидеться!

И прежде чем Брок успел удивиться, миссис Меддип отворила дверь с торжествующим видом хозяйки пансиона, наконец-то заполучившей такого жильца, какому позавидовали бы не только все ее конкурентки, но и владельцы крупных отелей, и кроме этого в ее улыбке было нечто большее, но что — юноша не успел разобрать, потому что в комнату вошла Роза.

— Привет, Билл, — сказала она.

— Но ведь ты только что пела в Варшаве! — воскликнул молодой человек.

— Я устала от песен, — сказала Роза, — и решила вернуться.

— Но ведь ты поешь в Варшаве сейчас, — горячо возразил юноша.

— Сейчас? — Она улыбнулась, и миссис Меддип, которая стояла и молча слушала, тоже слегка улыбнулась уголками глаз.

— Вот послушай, — не успокаивался Брок, и с этими словами он снова включил приемник, и из динамика тотчас донесся нежный, как флейта, голос, исполненный такого же волшебного очарования, каким полнится для каждого, кто ее услышит, песнь первого дрозда, который в начале апреля — ранним английским утром, перед самым рассветом, — будит звонкое птичье многоголосье.

— Ах, это просто фонограф, — сказала Роза.

— Что-что? — не понял Брок, потому что вместо «патефон» Роза сказала «фонограф», как говорили в заграничных концерт-холлах.

— Запись. Патефонная пластинка, — пояснила она. — Но я устала от всех этих вещей.

— И ты вернулась? — спросил Брок.

— Разве ты не видишь? — рассмеялась Роза. — Вот же я, смотри!..

И миссис Меддип потихоньку отступила в коридор — правда, не настолько далеко, чтобы ничего не слышать (ожидать подобного от хозяйки пансиона было бы, пожалуй, чересчур), но, по крайней мере, юноша и девушка больше не могли ее видеть.

Новая история Белоснежки Перевод В. Гришечкина

С почтением к памяти братьев Гримм

Многие, разумеется, помнят, что после своего бракосочетания лорд и леди Клинк (для его светлости, кстати, это был второй брак) нередко устраивали в особняке на Гросвенор-сквер* пышные приемы и праздники. Считалось, что бесчисленные вечеринки должны развлекать дочь лорда от первого брака Бланш, однако девочка ложилась гораздо раньше, чем они начинались, поэтому нашлись злые языки, объяснявшие неумеренное увлечение леди Клинк суаре и балами ее легкомыслием — или же извращенным стремлением поглумиться над налогами, которые так характерны для нашей страны. Едва ли стоит напоминать читателю об этих шумных празднествах, кульминацией которых стал грандиозный прием в честь первого выхода в свет Бланш Клинк — событие, которое в обозримом будущем вряд ли будет забыто как в силу гостеприимства леди Клинк, граничащего с расточительством, так и благодаря тому не совсем обычному обстоятельству, что первый бал Бланш состоялся, когда ей исполнилось всего семнадцать*. Впрочем, я немного забегаю вперед, ибо по-настоящему моя история началась за несколько лет до этого события, когда леди Клинк купила граммофон.