Время и боги: рассказы

Миссис Меддип, впрочем, было совершенно очевидно, что любовь к величавым меловым холмам, к растущим на косогорах травам и цветам, к мягкому вечернему освещению, в котором они мерцали и переливались, странным образом переплеталась в его душе с любовью к встреченной в цветущем саду девушке. И он говорил то о последних отблесках зари, что до последнего мешкали средь покрытых цветами яблоневых ветвей, осеняя своим мерцанием ее чело, то вдруг принимался описывать звезды, что медленно кружились над кентскими холмистыми горизонтами, но и в том, и в другом случае молодой человек был, по-видимому, совершенно уверен, что рассказывает историю своей любви. Миссис Меддип услышала немало о весне и лете, что ярко горят на склонах южных холмов, о протяженных меловых откосах, с глинистым слоем поверху, о глубокой тишине и таких же глубоких красках, в которые были окрашены вечера, когда они встречались на тропинках, протянувшихся через поля, еще не слыхавших о том, что такое город. Но если бы, выслушав эту историю, она отправилась туда, то вряд ли нашла бы дорогу, ибо осиявшая эти холмы волшебная краса, о которой рассказывал молодой человек, хотя и делала его историю достаточно искренней, одновременно превращала ее в повесть о холмах и долинах, которых не бывает в нашем мире, и уж во всяком случае не бывает в мире, где живут миссис Меддип и другие люди ее возраста.

И еще это была повесть о множестве встреч, когда вечером, закончив работу на ферме, юноша спешил на свидание с девушкой, ожидавшей его в лесу, в небольшой роще или на склоне какого-нибудь холма, все еще озаренного теплым золотым светом предзакатного солнца, и будь миссис Меддип на три десятка лет моложе, рассказ молодого человека мог бы показаться ей свежим и оригинальным.

А вот безутешному юноше, который, сгорбясь на стуле, вел сейчас этот рассказ, каждое произнесенное им слово странным образом казалось сказанным впервые, словно и не было той случайной встречи на краю утопающего в цвету фруктового сада. Она была дочерью еще одного фермера, говорил он, который жил в нескольких милях от дома его отца, и звали ее Роза Тиббетс. У нее был чистый и сильный голос; бывало, он звал ее издалека, звал во весь голос, и ответ прилетал к нему без малейшего напряжения; так мы подчас слышим голоса птиц, которые, пролетая над нашими полями или поселками, беспечно роняют одну-две звонких ноты и летят дальше своим неведомым путем. Порой теплым летом, сидя средь зарослей чабреца, девушка пела ему простые английские песни, и никогда она не пела никому другому.

— Такие же песни, как мы только что слышали? — уточнила миссис Меддип.

— Да, такие, — подтвердил юноша.

— Неудивительно, — сказала миссис Меддип, — что эта песня напомнила вам о ней.

— Да, — кивнул молодой человек и продолжил повесть о своей любви, повесть, которая могла бы быть историей двух мотыльков, ибо они много бродили по заросшим цветами холмам, или, — поскольку чаще всего они встречались вечером, — историей двух сумеречных бабочек, которые вылетают перед самым заходом солнца и, трепеща крыльями, надолго зависают над самыми крупными цветочными чашечками.

И из его рассказа миссис Меддип многое узнала о холмах Норт-Даунс, ибо места, куда он забредал с Розой Тиббетс, молодой человек описывал так подробно, словно девушка каким-то образом их заколдовала, и стройная красота расцветающей в июне наперстянки, таинственная сень тисов, отдаленный звон овечьих колокольчиков, заросли орляка на вершинах холмов и хмельники в долинах были частью ее собственного волшебного очарования. Брок рассказывал, как она шла ему навстречу мимо дивных грушевых деревьев, сплошь покрытых нежными цветами, и не упустил ни одной краски, ни одного оттенка, когда описывал, как они сидели на гребне холма средь вереска, столь редкого в Кенте, и как на мгновение оторвав взгляд от ее лица, он вдруг увидел, что грудка пролетавшего высоко в небе голубя все еще отливает розовым в лучах уже закатившегося солнца.

Для художника-портретиста фон картины чаще всего служит лишь для того, чтобы яснее выразить особенности характера модели, но никто его за это не упрекает; точно так же и для Брока безбрежная живая красота, которую, глядя с холмов на тонущие в сумерках долины, он наблюдал во время этих прогулок, служила лишь продолжением очарования юной темноволосой девушки с красивым голосом — продолжением, которое, как море, разливалось во все стороны и достигало звезд. И если оба замечали изящную красоту гибких плетей вьюнка и роскошную щедрость его крупных цветов, это становилось их общим сокровищем, их общей тайной, словно никто из людей никогда этого не замечал и не паслись на этих склонах травоядные животные, которые так любят ощипывать молодые побеги.