Время героев

— Ну! Куда? Скорей! — торопил его Мартыненко. Майор не намеревался быть грубым; ему просто не хватало французских слов, чтобы составить длинные фразы.

Дон Хуан, не отвечая, медленно вёл трубу вдоль стен Хозрека. Пушечки стояли за парапетом, но они были совсем не опасны. А вот длинные винтовки защитников крепости могли убрать орудийную прислугу много раньше, чем ядра обрушат камни, искусно сложенные и обмазанные высохшей глиной. Рва перед стенами не было, но крайней мере, такого, какой Ван-Гален привык штурмовать в Европе. Несоразмерная работа была — долбить эту скалу, начинавшуюся в полуметре под слоем нанесённой ветром земли, жёлтой, сухой, совершенно не плодородной. Но шла, тянулась, опоясывая Хозрек, длинная тонкая щель, разлом, который сама природа, сами горы приготовили, чтобы помочь своим жителям. Внутри щели копошились люди, перебегали с места на место, дон Хуан видел только мохнатые головные уборы, значит, глубина оврага позволяла стрелкам стоять в полный рост. «Какие параллели, — посмеялся над собой дон Хуан, — какие там правила инженера Вобана![26] Только штурм, прямой, отчаянный, под пулями, от позиции и прямиком к стенам».

Он повернулся, наконец, к майору.

— Пушки туда. — Говорил дон Хуан отрывисто, выбирая самые простые слова. — Там ядра полетят дальше, чем пули. Но как тащить? Колеса — нет...

По обе стороны дороги, ведущей к главным воротам, равнина была так изрезана, изрыта, смята, будто бы какой великан нарочно сжимал её толстыми, заскорузлыми пальцами.

— Не твоя печаль, дон Иван! — пробормотал Мартыненко уже по-русски и подозвал Синицына, капитана, что командовал батареей.

Артиллеристы зашевелились, закричали, забегали, и спустя полчаса восхищенный Ван-Гален увидел, как орудия, одно за другим, покатились к намеченной им позиции. Стволы в семьсот килограмм без малого ловко сняли с передков и лафетов и поставили на катки. Огромные брёвна напилили заранее и везли на специальной повозке как раз для такого случая. Волы тянули усердно, люди подталкивали с боков, а специальная команда выхватывала освободившийся балан и заносила вперёд, подкладывая под казённую часть.

За полтора часа четыре двенадцатифунтовые пушки перетащили, водрузили опять на лафеты и изготовили к бою. Защитники крепости пробовали помешать работе, стреляли разрозненно, беспорядочно, но пули, как и предполагал Ван-Гален, почти все падали, обессилев, не долетев метров десяти — двадцати. Только одному волу перебило ногу внизу, у копыта, да солдата контузило в шею. Животное прирезали, человека перевязали, а вдоль позиции поставили плетёные корзины, набив их камнями. Орудия зарядили и ждали только сигнала.

Подъехал Мадатов с офицерской свитой и десятком казаков. Осмотрел позицию и, довольный, кивнул испанцу. Конные привлекли внимание, несколько пуль завизжало в воздухе, серым клубочком дыма пыхнула пушечка, пристроенная меж зубцов парапета. Ядро ударило в землю, сажени три не долетев до позиции, запрыгало мячиком, пока не уткнулось в корзину. Вороной нервно перебрал ногами, пошёл было, избочась, но Валериан резко натянул поводья, заставив того стоять смирно. Хороший был под ним конь, и масти почти такой, как покойный Проб, но вполовину не так умён, храбр и послушен.

Офицеры заволновались, придвинулись к генералу, закрывая его от выстрелов, закричали наперебой:

— Ваше сиятельство!.. Ваше превосходительство!.. Господин генерал-майор!.. Отъезжайте!.. Вас видят!.. Вас выцеливают!..

Валериан усмехнулся. Ему льстили эти встревоженные возгласы, эта искренняя тревога. Он лишний раз убедился, что его любят в войсках, что люди готовы кинуться в бой, на приступ не только потому, что их обязывают долг и присяга, но и потому, что верят ему, генералу Мадатову. Он знал, что офицеры и солдаты выполнят любой его приказ, но посчитал бы бесчестным использовать их преданность без крайней необходимости. «Не пожалею ни лошадей, ни людей» — вспомнил он фразу, что кинул Приовскому в хмельной запальчивости лет восемь тому назад, перед самой Березиной. Теперь он уже знал, что солдат, и особенно здесь, на Кавказе, дорог — ценней любого успеха: сражение он мог повторить, а пополнения ему ждать было неоткуда. Но и высокие стены аула стояли перед ним, отражая горячие солнечные лучи, словно подразнивая дерзких пришельцев, посмевших подняться с равнины.

— Если я отъеду, — крикнул Валериан, оглядывая конных и пеших. — Если я отъеду, кто будет брать Хозрек?!

— Мы! — воскликнули разом все офицеры, хором в полсотни, наверное, голосов, легко перекрывая отдельные выстрелы и топот батальона, становившегося плотной колонной. — Мы будем брать Хозрек!

Ван-Гален не понимал и три четверти сказанных слов, но догадывался об их смысле и также кричал вместе со всеми, поднимая к небу драгунскую тяжёлую саблю. Его захватил общий порыв, он, как и прочие товарищи по оружию, уже любил этого курчавого, горбоносого генерала, он готов был кинуться под ядра и пули, согласен был умереть, остаться в сухой земле, в далёкой, но такой понятной ему стране.