Время, чтобы вспомнить все

О предстоящем рождении ребенка в доме всегда кто-то помнил, и этим кем-то не всегда была Эдит. К середине срока беременности роскошь беззаботной жизни приобрела монотонность, но у Эдит не возникало соблазна отказаться от комфорта и жаловаться, так как она радовалась каждому знаку внимания и сиюминутному удовольствию, которое оно доставляло. Однако Эдит была молодой крепкой женщиной, которую теперь чрезмерно оберегали от самых простых жизненных забот, а также от дождливой погоды, малейшего переутомления, жирной пищи, запаха табака, обычного домашнего шума и даже от сравнительно небольшого числа ее гиббсвилльских приятельниц. Шарлотт поощряла Эдит принимать их парами, и никогда не приглашать поодиночке, основываясь на теории о том, что одиночная посетительница способна болтать часами, а компания из трех не располагала к такой близости и таким нескончаемым визитам, как компания из двух. В подобных визитах, по словам Шарлотт, если только они не изнуряли, не было ничего дурного, правда, она ни разу не спросила Эдит, какой продолжительности визит та считает изнурительным. Если визит приятельниц длился дольше пятнадцати минут, то почти наверняка прерывался появлением Шарлотт, беспристрастно объявлявшей, что «нам пора отдохнуть». Ненастойчивые протесты Эдит воспринимались приятельницами как простая вежливость, и они тут же удалялись. Таким образом, Эдит почти не виделась ни с кем, кроме членов семьи Чапин и их прислуги. А слуги тоже постоянно напоминали Эдит, что она ждет ребенка — ребенка Чапиных. Несмотря на то что Эдит была физически крепче любого из слуг, по наставлению Шарлотт слугам было строго предписано не позволять Эдит поднимать никаких тяжестей и во избежание падения на лестнице всегда следовать за ней по ступеням. При таком режиме Эдит настолько располнела, что ее формы теперь можно было назвать не иначе, как пышными. Однажды вечером, когда Эдит вышла из ванной комнаты, Джо при виде ее улыбнулся и заметил:

— Милая, тебя, как женщины, стало очень много.

— Я не уверена, что твое замечание доставило мне удовольствие, — сказала Эдит.

— А мне хотелось, чтобы доставило, — сказал Джо.

— Не важно, чего тебе хотелось. Я не хочу быть толстой. Я терпеть не могу быть толстой.

— Милая, я не назвал тебя толстой.

— Тебе и не надо было называть меня толстой. Я и так знаю, что толстая. Чем я целые дни занимаюсь? Я только и делаю, что наблюдаю, как толстею.

— Милая, я только хотел сказать, что твоя фигура… что у тебя очень желанный вид.

Эдит легла в постель, и Джо подошел заправить ей одеяло.

— Ляг рядом со мной, — сказала она.

— Ты думаешь, это можно? Наверное, мне лучше этого не делать, — сказал он.

Поначалу они легонько ласкали друг друга, гладили друг другу руки, целовали в щеку, однако так долго продолжаться не могло. Джо встал с кровати, но Эдит схватила его за руку.

— Ты не смеешь так меня оставлять, — сказала она.

— Но нам нельзя этого делать, — сказал он.

— Дурачок, разве ты можешь меня так оставить?

Она никогда прежде не была такой несдержанной и такой требовательной. Когда они кончили, она лежала с закрытыми глазами, и на губах ее блуждала довольная улыбка.

— Эдит, любимая, мне так за себя стыдно, — сказал Джо.

Она ничего ему не ответила, делая вид, что не слышит его.

— Обещаю тебе, больше это не повторится, — сказал он.

Она открыла глаза и улыбнулась.

— Лежи рядом со мной, — сказала она.

— Я не могу. Ты же знаешь, что может случиться.

— Что именно?

— Это может отразиться на ребенке. Я могу навредить тебе. Возможно, я уже навредил.

— Ничего не случится. Я в полном порядке. И ребенок тоже.

— Я должен буду поговорить об этом с врачом.

— Даже не смей. Другие женщины во время беременности предаются любви.

— Потому что мужья о них не думают.

— Ну и что с того? Ты считаешь, шахтеры или подобные им люди во время беременности своих жен не спят с ними? А у них рождаются сотни детей.

— Но мы с тобой не шахтеры и не подобные им люди. Я обязан быть джентльменом. Мне за себя стыдно, и если что-то случится, я буду в этом виноват.

— Но никто не узнает, что это твоя вина.

— Но я-то об этом буду знать, — сказал Джо.

— Но никто больше знать не будет, так что прекрати волноваться.

— Я буду волноваться до тех пор, пока не родится ребенок и я не удостоверюсь, что с тобой все в порядке, — сказал он.

— О, прекрати эти разговоры. Ты не так уж отличаешься от остальных, и я хотела этого месяцами. И буду хотеть. Господи, никто ни на минуту не дает мне забыть об этой частице моего существа. Твоя мать, слуги, ты. А я постоянно думаю о себе и о тебе. Все стараются заставить меня думать о прекрасном и возвышенном… а я, уверяю тебя, думаю совсем о другом.

— Это очень трудное время.

— Ты обо всем этом понятия не имеешь, так что перестань повторять то, что говорят другие.

— Спокойной ночи, милая, — сказал он и поцеловал ее в лоб.

— Спокойной ночи, — отозвалась она.