Время, чтобы вспомнить все

— Я не знаю… да, мы богаче, но что с того? И где ты такое услышал?

— Мне это сказал отец Артура. Он так всегда говорит, когда у меня что-то есть, а у Артура нет. Он говорит, что мы можем себе это позволить, потому что мы богаче.

— Я никогда не слышала, чтобы Артуру в чем-то отказывали.

— Я знаю. Просто мистер Мак-Генри скупой, а ты — нет. Он ужасно скупой, этот мистер Мак-Генри.

— Я не хочу, чтобы, говоря о старших, ты называл их такими словами, как «скупой», и не важно, кто они такие.

— Но он именно такой и есть.

— Я же сказала, что не хочу, чтобы ты пользовался этим словом.

— Я и не пользовался. Я просто сказал, что он именно такой и есть. Я этим словом не пользовался.

— Джо, ты хитрец, ох какой хитрец. Ты действительно станешь адвокатом.

— Когда я им стану, то, надеюсь, буду лучше, чем некоторые.

— Все! Больше ни слова!

— Мам, почему это? Ты же не знаешь, кого я имел в виду.

Выражение «не по ту сторону железной дороги»[22] в Гиббсвилле так и не прижилось. Граждане Гиббсвилля прекрасно знали, что пока хоть один член семьи Чапин живет на Северной Фредерик, «не та сторона» была намного предпочтительней противоположной стороны, и потому выражение это теряло всякий смысл. Например, улицы Гиббсвилля, в наименовании которых использовались названия деревьев или какого-то числа, никогда не были и не будут ничем иным, кроме адресов людей среднего класса и бедняков. На Северной Фредерик жили два сорта людей: люди издавна богатые, чье присутствие придало вес этому адресу, и все остальные.

Отправляясь в магазины, банк, к врачу или на встречу с друзьями в часть города, расположенную на западной стороне железнодорожных путей, богатые, как и все остальные, должны были проходить мимо тех же самых уродливых кварталов. И так было еще до того, как проложили железную дорогу; во времена Старого Канала это была та часть города, куда дамы и не заглядывали. И как в любом городке и почти в каждом крупном городе, район возле железнодорожной станции становился преступным, кишащим ворами, сводниками, хулиганами и проститутками. Когда путешественник приезжал в Гиббсвилль, первое и последнее впечатление — как от любого американского городка — наводило его на мысль, что в своем родном городе ему было бы спокойнее, при том что в его родном городе условия жизни ничуть не отличались от тех, что в Гиббсвилле. Железнодорожное авеню было улицей притонов, а перекресток Кристиана-стрит и Железнодорожная авеню — местным центром преступности и насилия.

И именно через этот район Шарлотт Чапин надо было пройти по дороге к Мейн-стрит. Ее визиты на Мейн-стрит были нечастыми, а пешеходные походы туда редкими, так как в ее распоряжении всегда были коляска или сани. А ее походы мимо Кристиана-стрит и Железнодорожной авеню без сопровождения случались и того реже. Но они все же случались. И она не забыла ни одного из них, а было их всего два.

Шарлотт исполнилось двадцать лет, она недавно вышла замуж, и однажды весной 1881 года, в теплый, солнечный полдень, она заявила кучеру, что в офис мистера Чапина пойдет пешком. И хотя, по прежней договоренности, Коннелли — так звали их кучера — должен был отвезти Шарлотт в офис мужа и оттуда, забрав мистера Чапина, к кому-то на свадьбу в церковь Святой Троицы, Шарлотт велела кучеру встретить ее возле офиса.

— А я, мэм, поеду за вами следом в коляске? — спросил Коннелли.

— За мной следом? Зачем? Я не собираюсь падать в обморок.

— Там же Кристиана-стрит и Железнодорожная, мэм.

— Не думаю, что среди бела дня кто-нибудь станет ко мне приставать, — сказала Шарлотт Чапин.

— Я всегда от них ожидаю самого худшего, мэм.

— Спасибо, Коннелли, что вы обо мне заботитесь, но со мной ничего не случится.

И она улыбнулась Коннелли — он был ей симпатичен.

— На здоровье, мэм, но вы все же не возражайте, чтобы я за вами следовал. Если я этого не сделаю, хозяин с меня шкуру спустит.

— Хорошо, — сказала Шарлотт.