Время, чтобы вспомнить все

— Где научился? У сестер. Ну, я имею в виду сестер-монахинь. Я католик. Ходил в католическую школу, и моя старушка — моя мать — решила, что я должен брать уроки фортепиано, и если я не практиковался час в день, она била меня по ушам. Но ей бить меня по ушам не надо было, потому что очень скоро мне это дело понравилось. Потом я начал этим зарабатывать, а потом я уже был Винсентом Лопезом или кем-то в этом роде. Кого бы она ни слушала, я был лучше. Что ж, она права, я лучше Винсента Лопеза, это уж точно. Он и его «Нола». Господи, если бы ты только знала, как это меня оскорбляет. Зачем вообще играть на фортепиано, если не можешь играть лучше, чем он? Так, как он играет, уж лучше вообще не играть. Перебирает себе пальцами клавиши как положено, только и всего. Господи Иисусе! А твой брат хорошо играет? Он играет как кто?

— Как ты.

— А как кто еще? Кроме меня.

— Я не очень хорошо знаю их имена.

— Если он понял, что я хорошо играю «Нежная и прекрасная», то соображает, что к чему. Раз оценил мое соло, он, видно, не большой поклонник «Нолы». Такого просто не может быть, я гарантирую. Я люблю хорошую фортепианную игру. Если бы не фортепиано, я бы сейчас был мертвым гангстером. У меня была пара приятелей, с которыми я вырос, так они сейчас лежат на «Джерси Медоус», и я мог бы лежать там вместе с ними. А ты, Энн, из обеспеченной семьи?

— Да.

— Что бы сказали твои родители, если б знали, что ты тут со мной пьешь спиртное?

— Страшно подумать.

— Ну, тебе здесь лучше и не быть. Я-то рад, что ты здесь, но некоторые ребята из этих джаз-оркестров уже содрали бы с тебя половину одежды.

— Выходит, это было рискованно? А я все же рискнула.

— Интересно почему?

— Откуда я знаю?

— Что ж, чтобы показать мое к тебе уважение, я даже не буду пытаться тебя поцеловать. А ты хорошенькая. — Парень обвел взглядом ее лицо и грудь. — Точно хорошенькая. Все у тебя, крошка, на своих местах. Я даже начинаю думать, а не сбежать ли нам? Энн Чапин. Никогда не слышал такой фамилии. Чапин. Какой же это национальности?

— Американской. Я толком не знаю. Наверное, английской.

— Чапин немного похоже на «Шопен», а он, как ты знаешь, на самом деле был не французом, а поляком. Энн Чапин. Я знаю многих девиц, которых зовут Анна, а вот Энн никогда не встречал. Я знал одну ирландскую девушку по имени Анна, так она для важности называла себя Энн, но ты ведь всегда была Энн?

— Угу.

— Моя старушка учила меня: никогда не говори «угу» — это невежливо. А по мне, так звучит совсем неплохо. Энн, ты хочешь еще выпить? Еще виски с теплым имбирным элем?

— Нет, спасибо. Покажи-ка мне свои руки.

— Я беру на три ноты больше октавы, — сказал он.

Энн взяла его руку и неожиданно приложила к своей щеке.

— Хочешь, чтобы я тебя поцеловал, верно? — спросил он.

— Если тебе хочется.

— Если мне хочется? Знаешь что, Энн? Я в тебя влюбился.

— Я тебе верю.

— А ты?

— Я думаю, тоже, немного, — сказала она.

— Послушай, Энн.

— Что?

— Ты девственница?

— Да, — сказала она.

— Тогда давай вернемся.

— Хорошо, Чарли, — сказала она. — Только сначала поцелуй меня.

— Ну что это за поцелуй? И я тут не виноватый.

Через два дня в его номере отеля Энн уже больше не была девственницей, и в течение первого же месяца она забеременела. В сентябре в маленьком городке на севере штата, неподалеку от границы со штатом Нью-Йорк, они поженились. Их брак заключил мировой судья, которому до этого брака не было никакого дела, и поблизости не оказалось ни одного пронырливого репортера, который доложил бы об этом событии гиббсвилльским газетам. Новоиспеченные мистер и миссис Чарлз В. Бонжорно в «бьюике» семьи Чапин прибыли в дом 10 по Северной Фредерик, и тут же начался процесс аннулирования брака. Аборт сделали в частной клинике рядом с городом Мидия, штат Пенсильвания, и Чапины снова обратились к услугам Майка Слэттери — на этот раз для того, чтобы помог уничтожить официальное свидетельство о регистрации брака в штате Пенсильвания. Однако «Нежная и прекрасная» вошла в категорию, известную у музыкантов под названием «стандарт», и, будучи увековеченной, приобрела над Энн такую власть, что даже звучание ее первых нот стало для нее на всю жизнь истинной пыткой.