Время барса

Глостер встал, подошел к окну. Из подъехавшего автобуса спокойно и деловито выпрыгивали собранные ребятки лет чуть больше двадцати, с крепкими подбородками и безразличными взглядами пустых глаз, а потому похожие, как близнецы одного замеса. Внезапно Глостеру даже слово пришло на ум то самое: порода. Вот именно: время всеобщей убогости, нищеты и безвластия вывело особую породу людей: они не были ни слишком эмоциональными, ни даже слишком алчными: настоящая алчность покоится на эмоциях, а вовсе не на расчете! Нет, эти были размеренны, бесполетны и точны, как тайваньские калькуляторы или малазийские часы, и столь же одноразовы; впрочем, то, что они были маловыразительны и отдавали откровенной дешевкой, никого не пугало: у нас научились многократно использовать и шприцы, и презервативы, и киллеров. В убийстве для них не было ни ярости, ни ненависти, ни даже безумия: ничего личного, работа. Тупая, серая, порой — скучная до одури, но даже сама одурь — глуха и привычна, как легкое гипертоническое недомогание.

Острая тоска охватила Глостера… И вовсе не потому, что эти «арифмометры для окончательных расчетов» не смогут загнать и уничтожить Маэстро; ему было жаль… искренне жаль, что Маэстро затравят не матерые волкодавы, а непонятно кто… Даже не злодеи: так, полулюди. И вторая половина их странного естества — вовсе не любовь к себе, это было бы естественно и понятно, а стерильная аккуратность в соблюдении режима. Того самого режима — завтрак, обед, совокупление, сон, — который они считают жизнью. Чем тогда смерть хуже?

Глостеру стало тепло и весело от этой своей отгадки: ну да, он выводит из строя механических кукол. Отключает их от режима. Только и всего.

— Лаэрт вызывает Глостера, — услышал он в трубке мобильного, после того как тот запиликал призывно и жалобно.

— Да, я слушаю.

— Глостер? — переспросил Лаэрт, словно не веря своим .ушам.

— Лаэрт, прекратите кривляться! Я сейчас спущусь. Бледный как мел Мишаня застонал: все время он держался так, будто потерял сознание или просто не смел потревожить Глостера в его уединенном безумии… Теперь… теперь боль снова захватила его.

— Босс… я… мне… — лепетал он, кривясь.

— Ну-ну… Ты держался умницей… Тебе просто не повезло…

Проходя мимо, Глостер легонько потрепал ладонью раненого под подбородком, словно это был несмышленый ребенок или животное, и скрылся за дверью.

Через минуту он уже прохаживался по залитому солнцем двору рядом со среднего роста светловолосым человеком, которого называл Лаэртом.

— Вы контролируете ситуацию? — спросил Глостер, и голос его был резок, четок и повелителен.

— Полностью. Те люди Ричарда, которых мы захватили в автобусе, поняли все правильно. И переговорили со своими. Особого тепла при встрече ожидать, пожалуй, не стоит, но желание доброго сотрудничества есть. Мы гарантировали им оплату вперед.

— Значит, принципиальных возражений безвременная кончина Ричарда у них не вызвала?

— Ни слез, ни причитаний.

— Нет, Лаэрт, вы мне положительно нравитесь. Вам все это время не хватало юмора.

— Да какой уж юмор ряДом с деньгами?

Глостер откинулся чуть назад, расхохотался беззаботно:

— И тут вы правы, Лаэрт. Рядом с деньгами место или для роскоши, или для смерти. — Он поднял брови, спросил озабоченно:

— Нашли моего жмурика?

— Да. За кадкой.

— А я хотел вам приятное сделать, сюрприз, так сказать.

— Приятное? — озадаченно переспросил Лаэрт, всматриваясь в лицо Глостера.

— Ах, дорогой мой Лаэрт, не принимайте все столь серьезно и трагично.

Согласитесь, редкий экземпляр.

— Кто?

— Покойный, конечно. Да, вот еще что… Никаких протестов, нареканий? Я имею в виду — со стороны масс, так сказать?

— Нет. Ричард, нужно отдать ему должное, набрал профессионалов.

— Черта с два! Он набрал душегубов, пробитых отморозков и легионеров, Лаэрт. Профессионалов здесь только двое! И я имею в виду не вас и себя, а себя и Маэстро! Знаете почему? Мы не хотим жить. Совсем. — Глостер поморщился от солнечного света, как от зубной боли, сказал едва слышно:

— Соберите-ка личный состав. — Скривил губы в невеселой усмешке; — Я им скажу речь. Краткую, но содержательную. Да, и принесите чемоданчик.

— С деньгами?

— Конечно. Только рука дающая обладает властью в этом мире. И — рука отнимающая. — Глостер снова растянул губы в усмешке, но теперь его оскал был жуток. — Сейчас я раздам им деньги. А заберу — жизнь. Но они этого даже не заметят. А мы им не скажем, не правда ли, благородный Лаэрт?

— Нет. Не скажем.

— Вот и славно, трам-пам-пам… — дурашливо пропел Глостер, имитируя подростковый дискант. Добавил заговорщически, наклонившись почти к самому уху напарника:

— Тем более, дорогой Лаэрт, «жизнь» и «душа» в древнем библейском тексте обозначены одним словом. Одним!

Глостер простер руку над головой, словно желая в некоем мифическом астрале ухватить нечто смутное и значимое, что и именуется душою… И — застыл так.

— Извините, Глостер…

— Да?

— Когда вы планируете начало операции по Маэстро и девчонке?