Время алых снегов

Дернуло его брякнуть такое под руку — я как раз ленту снаряжал патронами. (Пишу это для ясности только, себя оправдывать не собираюсь.) Мне бы слова его мимо ушей пропустить да делать свою работу по-доброму. Мало ли чего Рубахин сболтнет — у него язык, наверное, отсохнет, если мимо молодого солдата молчком пройдет. Так нет же, я, видите ли, оскорбился в душе до благородной злости и решил демонстративно ловкость рук показать. Р-р-раз!.. И лента набита патронами. Бросил ее небрежно в коробку. Смотри, мол, ты, мастер огня! Другие в своем деле тоже кое-чему научены.

Эх, ну чего мне стоило лишний раз проверить, хорошо ли патроны в держателях закреплены! Видно, один вылез — я потом слабый держатель обнаружил в ленте, — и пошел тот злополучный патрон вперекос, когда били по второй цели. У меня о возможной задержке даже мысли не возникало, и поэтому, наверное, словно обухом по голове врезали, когда Рубахин заорал по ТПУ:

— Салага, куда смотришь? Пулемет!..

Уцепился я за кронштейн — дурак дураком, только глазами хлопаю. Честное слово, забыл, что делать надо. Командиру спасибо: рявкнул он на Рубахина и — ко мне:

— Стопор!

— Есть! — у меня руки сами сработали, как молния.

— Крышку!..

Поднял я крышку, освободил зажатую ленту, перекошенный патрон — долой, крышку — на место:

— Движок!..

Вовремя младший сержант подсказал, а то бы я опять смазал... Потом рванул рукоятку затвора, и пулемет сразу забился, как припадочный. Рубахин молодец! Видно, он все время за мишенью следил, и ему мига хватило ее изрешетить.

Когда вернулись на исходный и вылезли из машины, не знал, куда глаза девать. А лейтенант Карелин тут как тут. Ну, думаю, сейчас начнется головомойка. Даже под ложечкой заныло. Глянул на лейтенанта одним глазом, а он улыбается. И говорит:

— С боевым крещением вас. Для начала ничего. Молодцами называть не стану, но ничего. Для начала.

И тут Рубахин цедит сквозь зубы:

— Так плохо я не стрелял еще никогда. А все из-за них вот, — и кивает в нашу с Беляковым сторону.

Тогда младший сержант Головкин прямо прошипел:

— Замолчите, вы!..

Лейтенант осерчал. Нахмурился, оглядел нас и сухо так произнес:

— Разберемся. Вы, ефрейтор Рубахин, не бойтесь за свою репутацию. Лишать вас первого класса никто не собирается. Пора уж знать, что из танка стреляет экипаж, а не один наводчик. Только я не думаю, что репутация экипажа для вас не так дорога, как личная.

Вижу краем глаза — Рубахин голову опустил, а лейтенант говорит командиру танка:

— Сдайте оставшиеся боеприпасы и гильзы. Разбор попозже проведем, когда остынете немного.

Опять улыбнулся и ушел сразу. Но тут Головкин взял слово. Я даже испугался, когда в лицо его посмотрел. Такой добродушный парень и вдруг — злой, как медведь, поднятый из берлоги среди зимы. Надвинулся на Рубахина и буквально рычит:

— Зарубите на носу, товарищ ефрейтор: если вы еще хоть раз поведете себя в танке, как истеричная баба, я вас просто высажу! И не пущу в машину, пока буду оставаться командиром. Кто вам позволил во время стрельбы орать по танко-переговорному устройству, оскорблять членов экипажа?

Рубахин, видно, тоже опешил, молчит, смотрит под ноги, а младший сержант — свое:

— Для начала объявляю один наряд вне очереди за недисциплинированность. И советую сейчас же извиниться перед Ильченко за «салагу».

Тут уж Рубахин взвинтился:

— Еще чего! Я из-за него чуть двойку не схватил. Подумаешь, салагой назвал! Слово-то популярное. Еще не так надо было...

— Р-разговор-рчики! — опять рассвирепел Головкин.— Не хотите — ваше дело, только потом на себя пеняйте. А сейчас все — марш на пункт боепитания!

Шли мы гуськом по грязи, не разбирая дороги — ни разговаривать, ни глядеть на встречных не хотелось. Худо, когда люди рядом с тобой ссорятся и ты сам тому причина. Конечно, Рубахин немножко грубиян и зазнайка похлеще меня, но, по-моему, сегодня Головкин зря на него напустился. Ему меня бы взгреть за халатность. А он только и сказал:

— Понял, что значит один перекошенный патрон?

— Еще бы!

Сам я вроде того перекошенного патрона оказался на этой стрельбе. Нос Рубахину утереть хотел, ловкость рук показать, а про экипаж-то не подумал...

И все же в ту минуту кроме досады и неловкости от ссоры командира с наводчиком возникло и такое ощущение, будто неудачная стрельба связала нас одной веревочкой. Выпутываться из этой неудачи придется всем вместе.

Позже подошел я к Рубахину и говорю ему тихонько:

— Ты, Сергей, не надо, не извиняйся — сам я виноват. А младшему сержанту давай скажу, будто ты извинился.

Как он окрысится:

— Я те скажу!

Вот ведь до чего скверная история получилась!»

Ефрейтор Сергей Рубахин: