Временно исполняющий

В дупле терпко пахло пересохшим дубовым листом, корой и прелью — как спиртом. Плотное тепло на мгновение затуманило мозг, расслабило напряженное тело, и оно, готовое провалиться в черную пропасть, обвяло; он уронил голову, больно ударился виском о приклад пулемета. И вдруг встрепенулся от звука разорвавшихся поблизости гранат. Голоса немцев услышал потом; сначала по дубу глухо застучали осколки, лишь по счастливой случайности ни один не угодил в широкую — больше чем в полметра — щель рассеченного молнией огромного комля, в которой он растянулся, выставив в сторону реки пулемет.

Осколков он не страшился. Пугали сквозные щели: если немцы зайдут с тыла, тогда — конец, с тыла он беззащитен.

Немцы не торопились.

— Эй, русский, не валяй дурака, сдавайся.

Из чрева старого дуба не удалось разобрать, с какой стороны подходят немцы, во всяком случае, не с тыла, подумал несколько успокоенный.

— Балда! Все равно никуда не денешься, — прокричал тот же голос. Почти без акцента. — Сдавайся, балда. Тебе же лучше.

Не с тыла. Надо молчать.

— Эй, русский! Ты слышишь?..

Молчал, прислушиваясь к шорохам — ползли, приближались. В голове мутилось, и нестерпимо болела раны. На доли мгновения мозг отключался. Тогда становилось тихо, по-кладбищенски беззвучно. И все равно не мог определить, где враги. Моментами приходила мысль о скорой смерти и не путала. Сосредоточиться на ней мешали голоса немцев.

— Герр обер-лейтенант, эр ист нихт да. Эр ист вэк геганген[11].

— Шау нох маль, ду камель[12].

— Шон алес гепрюфт, герр обер-лейтенант, эр ист нихт да[13].

— Дан гей форан. Ду хает гепрюфт унд гей форне[14].

— Цу бефель, герр обер-лейтенант[15].

— Форвертс, камель![16]

— Я, я…[17]

Он не торопился, этот верблюд с хрипловатым осевшим голосом. Со страху он так сипел? Скорее всего, не был уверен в себе, опасался подвоха. Верблюд?.. Кличка или фамилия?..

От реки над высоким обрывом возникла каска. Приподнялась и сразу же резко, как от удара, нырнула вниз, чтобы через пару секунд снова появиться на том же месте.

— Русский! Эй, русский! — крикнули снизу, от воды.

«Вот вы где! — почти обрадовался Новиков. — Ну, давайте все гамузом. Сюда давайте. Тогда по одному бить вас не стану, силенок не хватит по одному… Лишь бы сознание не покинуло… Скорее, Верблюд, тащишься, как три дня хлеба не ел…»

…Ночь миновала. Ночью немцы почему-то не приходили — после трех вылазок у них, видимо, поубавилось прыти.

…Убей не помнил, какими судьбами оказался в Грязнухе вместе со школьной подружкой Ниной Воздуховой. Ввалились в дом, иззябшие — зуб на зуб не попадал, со свернутой в узел обледеневшей на лютом морозном ветру одежонкой, обессиленно сели на лавку, до смерти напугав маму.

— Сынок!.. Девонька!.. Что случилось? Где вас угораздило?

Через силу улыбнулся, едва раздвинув настывшие губы:

— Пустяки, мама. Маленько окупнулись в речке. Ты нам просуши одежку-то. Вечером выступать будем. Артисты мы. Самодеятельность. Понимаешь?.. Зи ферштеен?

— Непутевый. Выдрать вас некому обоих-то, — притворно сердилась мама. — Придет отец, он те задаст. Ему-то правду скажешь…

Не сказал, что пришлось Нинку спасать, когда провалились на неокрепшем льду.

Разохалась, засуетилась мать, быстренько сняла о себя ватную телогрейку, закутала в нее Нинку, повесила сушить ее мокрую одежонку, затем достала из сундука отцову праздничную одевку.

— На-кось, смени, — приказала.

Носилась по избе, готовя завар из липового цвета с медом, вздула самовар, словно не беда с ребятами приключилась, а праздник нагрянул в дом.

А он уснул рядом с Нинкой — сморило обоих прямо на лавке. Потом никак не мог взять в толк, почему оказался на теплой печи, в сухом зное.

Ноги зябли. Ужасно зябли ноги.

— Сынок, Лешенька!.. Разоспался, гляди, как заправский мужик после пахоты… Вставай, родимый, поднимись-ка, чайку испей… Маненечко перевяжу тебя, поменяю бинты.

— Ну что ты, мама! Выдумываешь. Каки таки бинты?

— Гляди, кровищи-то!.. Эко же тебя… Ну, Лешенька.

— Холодно, мать. Лучше меня укрой. Не надо меня перевязывать. Целый я.

— Ах, горе ты мое! Ах, Лешенька…

Опять бред. Голова мутится. А ногам зябко — мерзнут пальцы, заледенели ступни, спина как не своя — отнимается спина, хоть ты плачь, хоть криком кричи. Пришла бы какая живая душа, своя, близкая, чтобы по-русски промолвила пару словечек.

— Лешка, слышь… Младший сержант Новиков, стройте отделение на боевой расчет!.. Живо! Нашли время разлеживаться в теньке…

Верно ведь: пришло время боевого расчета, ребята ждут не дождутся, им недосуг разводить тары-бары, покуда отделенный на травке-муравке по-барски манежится — бой идет. Старший лейтенант Иванов не спеша к строю подходит…