Временно

Я встречаю утро на задворках бара, возле мусорки, воняющей бухлом и склизкой от дождя. Надо мной склоняется лицо мальчика и закрывает солнце, точно низкое облако.

— Поговори со мной, — предлагает он, — вместо того, чтобы говорить с самой собой.

На вид ему не больше семи лет.

— Конечно, — говорю я. — Привет.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.

— Ищу работу.

Он не смеется надо мной, а вместо этого очень серьезно кивает. Протягивает руку, чтобы помочь мне сесть ровно.

— У меня есть для тебя временная работа, — говорит он. — Я тебе заплачу.

Я соглашаюсь пойти с ним к его дому и поработать его мамой. Выбрасываю сигареты в мусорку, наконец забывая этот старый, временный навык. Он ведет меня по аллее сквозь заросли деревьев, мимо тюрьмы, в глубь леса, к полянке, к небольшому кварталу домов, примыкающему к речке. Еце-то в процессе мы переходим улицу, и я понимаю, что он держит меня за руку.

В его квартире никого, да и все здание выглядит заброшенным. В пустых коридорах нет ничего, что могло бы поймать звуки, заглушить их, так что они отскакивают от стен, точно мячики для пинг-понга. Мышиный писк, треск проседающих опор, бумажно-тонкие стены, обклеенные обоями вкривь и вкось. В одном углу находится кухня, в другом — диван. Под ковром на полу скопились тонны пыли.

— Вот, садись, — говорит он и указывает на пол, ногой поправляя уголок ковра.

Мы садимся друг напротив друга.

— А где твоя настоящая мама? — спрашиваю я.

— Ее похитили пираты. Но она скоро вернется домой.

Вспоминаю Дарлу, зубами срывающую крышку с бутылки эля, и храню молчание. Пленники подземелий, добыча пиратов.

Из-под дивана выползает котенок и устраивается у мальчика на коленях.

— Пираты любят котиков? — спрашивает он дрожащим голосом.

— Пираты не мурчат, — говорю я. — Ничего не бойся.

Котенок сворачивается у мальчика на груди и вцепляется коготками в его рубашку, когда он подымается.

— Надень это, — говорит мальчик и протягивает мне мамин фартук, ее тапочки, ее домашнее платье, ее рубашку, ее кожаную куртку, ее маскарадный костюм, ее узкие джинсы, ее ночную рубашку, ее купальную шапочку.

— Твоя настоящая мама была довольно крутой.

— Она и сейчас такая.

Мы садимся за его домашнюю работу, пока он не устает настолько, что щека то и дело соскальзывает с кулака, которым он ее подпирает.

— Все, я устал, — говорит он и забирается в кровать, словно ему гораздо больше лет. — Чувствуй себя как дома.

Мальчик делает ровно то, что обещал, а именно платит мне за готовку, уборку, советы, что я ему даю, и разные истории, что рассказываю на ночь. Иногда я должна сердиться на него, или наказывать его, иногда мне надо даже кричать без причины, грустить, смотреть в окно.

— Вот так? — спрашиваю я, прижимаясь лбом к стеклу.

— Еще отчаяннее, — говорит он, изучая мой взгляд. — Выбери точку за окном и полностью на ней сконцентрируйся.

Я концентрируюсь на цветочной клумбе через дорогу.

— Теперь выбери что-то за этой клумбой, что-то, что можешь видеть только ты.

Я останавливаю взгляд на длинной грациозной лесной твари, хищнике из моего воображения.

— Гораздо лучше, — говорит он, — ты выглядишь по-настоящему грустной.

— Спасибо, — говорю я и улыбаюсь.

Он закатывает глаза:

— Не выходи из роли!

Я стригу его, слежу, чтобы он чистил зубы, и поднимаю повыше, чтобы он мог сплюнуть в раковину. Сажаю его на плечи и кружу по комнате. Покупаю продукты, нарезаю их, кромсаю пучки зелени, ломаю хлеб, помешиваю и встряхиваю, я готовлю еду, руководствуясь вкусом мальчика, скрывая овощи, раскладывая все на тарелке так, чтоб получилась забавная картинка. Я поставляю питательные вещества в организм растущего мальчика. Остатки складываю в контейнеры и заполняю ими холодильник.

Я рассказываю ему историю о том, как выпекать пирог. Рассказываю ему историю с последними новостями. Рассказываю ему историю о том, как он родился, которую вначале он рассказал мне.

— Это случилось темной дождливой ночью, — говорит он, забравшись под одеяло.

— Правда?

— Да, правда. Иногда так действительно бывает.

— Это случилось темной дождливой ночью, — повторяю я, и он устраивается поудобнее под мой пересказ.

Я рассказываю ему истории о своих работах, даже самые скучные, чтобы он морщился и возмущался. Я накручиваю тоску, пока она не начинает кровоточить. Я не рассказываю ему правдивых историй.

— Расскажи мне историю, расскажи мне историю, — говорит он, хлопая себя по коленям.

— Хорошо, — говорю я и делаю глоток воды. Эти истории я хорошо знаю, но иногда маме нужно передохнуть. — Когда-то, давным-давно, был убийца. И был ребенок.

— А еще что?

— Однажды был дом с дверьми, что открывались и закрывались.

Его глаза сперва широко распахиваются, затем веки начинают дрожать и опускаться.

— Однажды были бомбы и дирижабли, и были ракушки, и маленький мальчик, что был лучше всего остального.

Я спиной вперед выхожу из его комнаты, глядя, как он спит.

— Однажды был ящик с печатями, пробковая доска и розовые стикеры, на которых нужно было писать, что происходило в общем, в частности, в подробностях, Пока Тебя Не Было.