Временно

По утрам я убирала карты и варила кофе, складывала подушки на диване так, как это нравилось матери: две маленькие, позади них углом одна большая, на ней аккуратными круглыми буквами вышита старомодная фраза: «Нет ничего более личного, чем просто выполнять свою работу».

У моей матери был парень-летчик, который обещал билеты, чтобы показать нам весь мир, но показал он только соседний квартал.

— Это не считается, даже если ты раскидываешь руки в стороны, — говорила мать и бежала за нами, летящими вниз по улице.

У моей матери был парень-сапожник, который починил всю ее обувь, а затем и мою. Еще был высокий парень. На самом деле роста он был скорее среднего, но сажал меня себе на плечи и катал по гостиной, а я боялась, что ударюсь головой о потолок.

— Раньше у меня был парень повыше, но теперь самый высокий — этот, — говорила мать, — а до этого он был пекарем.

Ее пекарь носил нам свежие, горячие багеты каждый день, несмотря на свой новый высокий титул.

— А что случилось с самым высоким парнем? — спрашивала я.

— А его больше нет, — отвечала мать и отводила глаза, и я понимала, что тема закрыта.

Ее ученый парень был моим любимым. Он дарил мне кучу книг в кожаных переплетах, с хрустящими страницами, и мы читали их вместе, вытянувшись на ковре на полу. Он рассказывал мне о пиратах, об их сокровищах, о мультипликации. Его пригласили преподавать в университет, и он уехал. Я рыдала, уткнувшись в покрывала, в простыни, в подушки, в шарфы, и когда я больше не могла ничего найти, рыдала в мамину юбку. Залезала рукой в ее карман и вытаскивала оттуда фломастеры.

— Иногда парни уходят, — говорила мама, — всех парней твоей бабушки призвали в армию, в один батальон. Они ушли и не оставили после себя ничего. — Она вертела в руках стакан, точно гончар горшок. — А прабабка твоя была больше по девушкам.

По воскресеньям мы ходили в парк. Там парень-битник моей матери играл на бонго под деревом. В выходные с ее парнем-хиппи мы собирали одуванчики и плели мне венки. Парень-продавец, который торговал с лотка на улице, всегда оставлял для нас что-нибудь вкусненькое — и соленое, и сладенькое. Рогалик и пакетик кешью в меде. Пилот рассказывал о полетах, ремнях безопасности, маленьких бутылочках с алкоголем (вот таких вот маленьких!) и расстоянии между землей и самолетом (вот таком большом!). Просто огромном. Мы лежали на земле, вытянувшись во весь рост, и смотрели на самолеты, которые казались нам игрушечными: маленькие пластиковые жужжалки на фоне яркой небесной синевы.

— Я выйду замуж за Международную космическую станцию, — говорила я.

Но мать отвечала:

— Ну уж нет, мы так не поступаем, — имея в виду брак.

Иногда в нашем доме даже повернуться было негде. Три человека: шесть рук, шесть ног, шестьдесят пальцев, бесконечное число волос, пор, мечтаний. Но я очень любила оставаться с матерью вдвоем. Мне нравилось, когда парни устраивали перерыв. «У нас небольшой отдых», — говорила она, ни к кому не обращаясь и не ожидая ответа. Мне нравилось обедать вместе с ней за кофейным столиком. Она забирала свою тарелку с большого обеденного стола и устраивалась за маленьким. Тогда я тоже брала свою тарелку и следовала за ней. Мы ставили наши тарелки на кофейный столик, подвигали его поближе, так, чтобы он касался коленей. Под ним была небольшая полочка, куда мы ставили наши высокие стаканы с напитками. Так мы и ужинали, только вдвоем, точно кроме нас больше никого не было в целой Вселенной.

— Так-то лучше, — говорила мать.

Когда по ночам было тепло, она оставляла окна открытыми, и легкие листочки кружили по кухне.

Иногда мы убирали тарелки, но совершенно забывали про стаканы, которые затаивались на внутренней полочке и скапливались там в течение нескольких дней.

А мы так и оставались вдвоем. На пустом обеденном столе мы раскладывали вещи. В самом дальнем его углу я громоздила свои книжки. Писала и рисовала в своем собственном углу, поджав ноги. Осенью на спинке стула, на котором обычно сидел парень-сапожник, я вешала теплую куртку, а зимой — еще и шарф. Материнская сумочка всегда висела на спинке стула битника, а пакет с мусором — на спинке стула парня-пилота. В такие времена мы не пользовались мусоркой. Мы даже не подметали и не мыли полы. Мы совершенно забывали о всякой уборке и даже не пылесосили нашу маленькую квартирку, в которой обитали только вдвоем. У нас был лишь большой мусорный пакет, одну ручку которого мы привязывали к стулу, а когда он заполнялся и становился почти неподъемным, тащили его вниз по лестнице на улицу.

По субботам мы даже не одевались. Так и ходили по дому в пижамах, пока не наступал вечер и не нужно было снова идти спать. Окна покрывались инеем, и я представляла, будто наш дом — маленький корабль, затерявшийся в ледяном океане и ставший островом. А потом вновь начиналась возня, по мере того, как снег таял, в доме нарастал шум, появлялись люди, парни — один за столом, другой возле телефона, жизни сливались и пересекались, разбегались и текли параллельно. Закипали домашние дела, появлялись какие-то новые задачи и новые работы.