Враждебный портной

В один из первых дней осени он нарушил традицию – пришел к спуску не утром, а поздним вечером. Усевшись на нагретых за день ступеньках, Каргин извлек из портфеля ксерокопированные страницы газеты «Астраханская коммуна» за 31 августа 1919 года.

…В научном зале библиотеки, как он и ожидал, мгновенно отыскался след бумажного Каргина.

«Не напомните, когда я смотрел эту газету?» – поинтересовался Каргин у методистки.

«У вас же есть пароль к общей базе данных центрального архива, – удивленно ответила та. – Вы можете заходить в нее откуда угодно с любого компьютера. Программа не регистрирует запросы. Только попытки несанкционированного доступа. Смотрите по учетным записям в каталоге».

В каталоге обнаружилась одна-единственная ссылка, причем удаленная, без даты, которую Каргин с немалым трудом восстановил.

Это был скан заметки под названием «Осечка», сопровожденный сносками и краткими пояснениями из справочных материалов.

«В подвале, – писал корреспондент с говорящей фамилией Нагансон, – один из чекистов сразу же приковал мое вним, ание странностью своих одежд. На голове у него было то же, что у всех: армейская папаха, выданная в ПОЮЖе[1], с наколотой наискось алой лентой мобилизованного. Но ниже начиналось необычное. Это была выцветшая кожа с карм, анами, навалившаяся горбом на долговязую и тощую фигуру. Кусок полы сзади был выдран и болтался, как язык, под колоколом зада. „Это не собаки, – ответил обладатель оскорбительного наряда на мой вопрос. – Это я просто зацепился в лодке за якорь“. Лоб его пылал. На виске сильно билась мягкая жилка. „Вы больны, – сказал я, – вам надо в госпиталь“. Он отшатнулся и вытаращил на меня глаза. Потом губы его затряслись. „Я не хочу“, – сказал он и заплакал.

Сухое и колючее слово „расстрел“ – судьба этого, назовем его Д., чекиста.

Из окна Губчека видно, как медленно тащится по рельсам товарный поезд с блошиным начесом мешочных людей на крышах вагонов, как вдоль перрона ходит пьяный с зажженным фонарем, вычерчивая в темнеющем воздухе одному ему понятные фигуры.

В кабинете председателя Губчека синий папиросный дым удавом обвивает лампу. Разговор о рыбалке. „Клев, братцы, был удивительный. Только закинешь, а рыба-то одна за одной, одна за одной, чуть не за хвост друг друга хватает. Перенаселенность в этом озере у них страшенная, а рыба все серьезная“.

„За что его?“ – мой вопрос растворяется в дыму, вытягивается через открытую форточку в небо, куда уже успели ввинтиться первые шурупы звезд. Вопрос наматывается на звезду, как смерть на сорванный якорь человеческой жизни.

„За бабу“, – доносится гулкий, как из колодца, ответ чекиста. В голосе – ночная волчья тоска и злая, как махорка, мужская ж; алость.

Дело – простое, как выстрел. И – непонятное, как осечка над дрож; ащим в предсмертном ознобе затылком».

Похоже, Нагансон знал предмет.

Черная вязаная шапочка непобедима, вздохнул Каргин, глядя на проплывающий по реке прогулочный ресторан-теплоход, а если и победима, то в итоге… Нагансон! Интересно, подумалось ему, изменилось его мнение о делах простых, как выстрел, в тридцать седьмом, если он, конечно, дожил?