Враждебный портной

— Ну да, — неуверенно (после паузы) предположил Каргин, — это ведь было при Хрущеве. Никита обещал народу коммунизм к восьмидесятому году. У него могло получиться, если бы кто-нибудь подсказал про АСД.

...Вдруг живо, как будто это было вчера, перед глазами возник пластмассовый черно-белый телевизор «Нева», купленный родителями в начале шестидесятых. Они часто уходили куда-то по вечерам, оставляя дома Диму одного. Единственным его развлечением был телевизор. Однажды вечером в нем появился Хрущев. Дима не вникал в его речь, но в какой-то момент ему показалось, что Хрущев смотрит прямо на него и обращается непосредственно к нему. А еще ему показалось, что Хрущев не вполне трезв, точнее, сильно пьян. «Что такое коммунизм? — задумчиво произнес Никита Сергеевич, и Дима, завороженный, застыл перед экраном, как кролик перед раскрытой пастью удава. — Попробую ответить так, чтобы ты понял, — продолжил Хрущев, легко и естественно перейдя с (обобщенным) зрителем на «ты». Он любил обращаться к народу по-простому. — Вот ты сейчас сидишь, смотришь на меня в телевизор, и у тебя один костюм в гандеропе. А в восьмидесятом году будет два!» — для наглядности вытянул вперед ладонь с двумя пальцами, как показал Диме игривого зайчика, Хрущев.

Да при чем здесь это? — изумился Каргин.

Но тут же подумал, что не где-нибудь махал хоботом снежный человек — Посвинтер, а... посреди кукурузного поля! Можно сказать, в самом дорогом Хрущеву месте. Никита Сергеевич собирался весь СССР превратить в большое кукурузное поле, чтобы и люди, и скотина были довольны и сыты, да не успел. А тут и фамилия «Посвинтер» с треском раскололась, как орех, на две половинки: «пос», то есть «потц» и... «винтер» — зима! Выходило, что в самой фамилии Посвинтера, как в математической формуле или в татуировке, было зашифровано его будущее: переродиться в снежного человека («винтер») и махать потцем посреди кукурузного поля!

Я схожу с ума, констатировал Каргин. Что тогда зашифровано в моей фамилии? Неужели мой удел — каркать и... гнить? Не АСД, не кукуруза, а водка губит Россию! — Каргин откупорил вторую бутылку «Полугара» и решительно наполнил рюмки.

— Давно бы так, — одобрила Ираида Порфирьевна, пропустив мимо ушей неуместный и безнадежно запоздалый антихрущевский выпад. — А потом он показал мне, что все карманы на пальто целы, нигде ничего не разрезано.

— Да как оно к нему попало, это пальто? — с трудом восстановил нить прерванного (водкой, чем же еще?) рассказа Каргин.

— Это было то самое пальто, которое купил себе Ванька, когда у него украли деньги на мою шубу, — пояснила Ираида Порфирьевна. — У него хватило наглости приехать в нем в Мамедкули.

— А что, нельзя было? — удивился Каргин.

— Мы сели ужинать, и отец сказал, что знал в лагере одного специалиста по разрезанию карманов и изъятию денег. У него в Москве было что-то вроде школы, где он учил молодежь, как это делать. Потом покажешь, сказал отец Ваньке, я знаю, как работают эти щипачи. Если их рук дело, я свяжусь со смотрящим, и они вернут деньги. Ну и все. А на следующий день Ванька ушел в город, вернулся пьяный, в одном пиджаке, сказал, что встретил у мечети босого нищего туркмена в драном халате, пожалел и отдал ему свое пальто.

— Благородно.

— Ага, — усмехнулась Ираида Порфирьевна, — он просто выбросил пальто в поле, потому что никто не резал карманов.

— И что было дальше? — Каргин вспомнил слова отца, что Порфирий Диевич все, что видел, клал в карман, а он, Иван Коробкин, молодой коммунист, честный советский парень, в его карман не поместился. Еще как поместился, с грустью подумал Каргин, и не просто поместился, а... просвистел сквозь карман, как ветер, не оставив следа.

— Что-что? — недовольно проворчала Ираида Порфирьевна. — Я вернулась домой, разрезала скальпелем, как надо, это проклятое пальто. Утром сказала, что туркмен его вернул. Отец, конечно, все понял, даже не стал смотреть. А когда мы улетали, на аэродроме дал Ваньке конверт с деньгами. Ровно столько, сколько у того якобы вытащили из разрезанного кармана. Сказал, что переговорил с кем надо и деньги прислали по телеграфу.

— Отец взял? — не поверил Каргин.

— Взял, — вздохнула Ираида Порфирьевна. — Но с дедом они больше не виделись.

Ожил мобильный.

Палыч известил, что стоит у ворот.

Ираида Порфирьевна возвращаться в Москву отказалась.