Врата в рай

— Вот ты и покраснел, — заметила она. — Но тебе идет. Еще больше оттеняет твои светлые волосы.

Я снова не сдержался, ухмыльнувшись так, словно хотел сказать: «Что вы, что вы! Право, не стоит!»

Она дала мне пару носков и коричневые мокасины от «Балли», которые мне не слишком нравились. Опустив глаза, я быстро натянул носки и обулся.

Поистине странное ощущение: благодаря кожаным подметкам я почему-то стал казаться себе выше ростом.

И все же я чувствовал себя неуютно: в одежде я снова был точно в оковах.

Она протянула мне коричневый шерстяной кардиган.

— Нет, только не это… — сказал я.

Она растерянно мяла кардиган, не понимая, в чем дело.

— Я просто хочу сказать, что это уже перебор. Кардиган слишком хорошо сочетается с брюками и туфлями.

Я так не одеваюсь.

— Что тогда?

— Твидовый пиджак с поясом. Если вы не против того, что я выражаю свое мнение.

— Конечно-конечно, — ответила она.

Она положила коричневый кардиган обратно, достав твидовый пиджак. Люблю пиджаки с поясом. На самом деле я не отказался бы от одной из своих потрепанных курток «сафари», но, думаю, что она не согласится.

— Теперь доволен? — ехидно поинтересовалась она.

— Нет, пока не причешусь. Видите ли, надев пиджак, я обычно причесываюсь.

Ягодицы под грубой тканью горели огнем, а член, казалось, вот-вот отвалится. Меня, можно сказать, буквально скрутили в узел!

И тогда она совсем по-мужски засунула руку в задний карман брюк и достала оттуда черную пластмассовую расческу. При этом все ее тело так пленительно извивалось, что у меня дух захватило.

— Спасибо, — с трудом выдавил я, так как боялся, что прямо сейчас кончу.

— Зеркало вон там, — кивнула она в сторону простенка между дверей.

И я снова увидел прежнего Эллиота Слейтера, таким, каким он был миллион лет назад, когда бродил по Сан-Франциско в поисках подходящего фильма, чтобы скоротать свою последнюю ночь — последнюю ночь на свободе.

Приведя себя в порядок, я вернул ей расческу, намеренно задержав ее пальцы в своей руке, а затем посмотрел ей прямо в глаза. Она непроговольно отпрянула, можно сказать, отскочила в сторону. Но, спохватившись, снова решила взять инициативу в свои руки, поскольку не желала признавать, что ей страшно.

— В чем дело? — спросил я.

— Ш-ш-ш! Пройдись по комнате, чтобы я могла тебя получше разглядеть, — велела она.

Я повернулся к ней спиной и сделал пару шагов, чувствуя, как тянет, жмет и нещадно натирает одежда. А затем, пройдя по кругу, снова направился к ней. Когда я подошел совсем близко, она, подняв руку, воскликнула:

— Стоп!

— Я хочу тебя поцеловать, — прошептал я, словно в комнате было полно народу.

— Заткнись! — воскликнула она, попятившись.

— Неужели ты боишься меня только потому, что я полностью одет? — поинтересовался я.

— У тебя изменился голос, ты слишком много говоришь и ведешь себя по-другому, — призналась она.

— А на что ты рассчитывала?

— На то, что ты сможешь вести себя и так, и так, — ответила она, угрожающе наставив на меня палец, — А ты всегда ведешь себя естественно. Ты неисправим, одетый или раздетый. Но еще одно неверное движение, еще одна наглая выходка — и я нажму на одну из этих десяти кнопок. И тогда ты всю ночь будешь бегать по спортивной аркаде.

— Да, мэм, — отозвался я, не в силах сдержать усмешки.

Пожав плечами, я все же опустил глаза, желая показать ей, что готов всячески ей угождать. Если она нажмет на одну из этих кнопок, тогда…

Она повернулась ко мне спиной, став до смешного похожей на юного, неопытного матадора, впервые в жизни повернувшегося к быку спиной. Она нервно мерила шагами комнату, я же поднес руку к губам и послал ей воздушный поцелуй. Она встала как вкопанная, бросив на меня испуганный взгляд.

— Я тут сделала одну вещь, — начала она, явно чувствуя себя неловко. — Нашла книгу в багаже и сняла обертку, чтобы получше рассмотреть.

— Замечательно, — ответил я, решив не придавать этому особого значения, поскольку книга вряд ли могла заинтересовать ее по-настоящему, — Если хочешь, я тебе ее подарю.

Она промолчала, только подняла пылающее лицо и испытующе на меня посмотрела. Затем подошла к столу и взяла книгу.

Увидев свой альбом, я даже слегка остолбенел: Эллиот-фотограф, Эллиот-корреспондент. Я думал, будет хуже. Потом она протянула мне шариковую ручку:

— Подпишешь для меня?

Я взял ручку, стараясь коснуться ее пальцев, а потом подошел к дивану и сел. Не умею подписывать книги стоя.

И вот, машинально, почти на автопилоте, я написал:

Лизе!

Я думаю, что люблю тебя.

Эллиот

Посмотрев на творение своих рук, я вернул ей альбом. У меня было такое чувство, словно я сделал ужасную глупость, о которой буду сожалеть до конца своих дней.

Она открыла книгу и, прочитав посвящение, замерла в прекрасном оцепенении. Да, в прекрасном! Я же сидел, небрежно облокотившись о спинку дивана, стараясь выглядеть естественно, но мой восставший член рвался на свободу, совсем отбившись от рук, если, конечно, можно так сказать.