Враги лютые

От смущения он привёл настолько правдивое объяснение своему занятию, что у Симки появилось полное знание того, что перед ним такой же мальчик-девочка как и он сам, с такими же знакомыми ему самому заботами и проблемами существования в мире грубых, голодных, мужчин в военной форме, забывших о своих семьях, и ищущих женщин там где их и быть не может! Но если мужчина ищет женщину — разве наличие и отсутствие одного из двух внизу красивого и послушного в мужских руках тела может служить оправданием?! И Симка улыбнулся в ответ на откровенность немецкого мальчика, — тот объяснял свои манипуляции строгостью капрала, который наряжает его в тяжёлые наряды, когда не видит достаточно выразительного взгляда его глаз, а добиться нужной капралу выразительности можно только при помощи этого толстого-претолстого карандаша. Он привёз этот карандаш на фронт из Великой Германии, которая Юбер Аллес, но карандаш тоже очень хороший. И мальчик протянул его Симке, как дети делятся любимой игрушкой с теми, кого собираются потом любить.

Юноши познакомились и подружились, также просто и естественно, как если бы они встретились вовсе не в трехстах метрах от передовой линии фронта, а где-нибудь в школьном походе. Они спросили друг друга о именах, и Симка сказал, что его зовут Сима, а мальчик сказал, завязывая полотенце у себя вокруг бёдер, что его зовут Ильзе, но что вообще-то лучше если Сима будет звать его Лореляйн… — при этом у мальчика во рту было что-то вроде шпилек, и понять что он говорил было трудно, только когда он наконец заколол своё полотенце на широком бедре, его рот освободился настолько, что он сумел произнести свои имена внятно.

В тот день Симка и Лореляйн расстались так поздно, что война могла бы закончиться и без них, но не закончилась… Казалось что они всю жизнь искали друг друга, и вот нашли, и оба удивлялись этому ощущению близости, не умея об этом ни сказать, ни подумать. Они казались теперь сами себе половинками, разломленной кем-то сильным, монеты; настолько они подходили друг другу, настолько были своими, понятными друг для друга, но из разломленной однажды монеты никогда уже не выходит целая монета, мальчики тогда об этом ещё не знали; — они просто нашли друг друга, и всё. Остальное сейчас для них значения не имело. Им теперь нужно было быть вместе, всегда и везде. Они были частями одного целого, и это целое существовало только тогда, когда они были рядом, а по отдельности каждому из них теперь, — а теперь-то им обоим было ясно, что и всегда раньше, — не хватало той, второй части, который был другой из них. Такая вот была мудрёная топология их взаимоотношений в путанном изложении шестнадцатилетнего Ильзе Хартмута, по имени Лореляйн… И прежде чем расстаться в тот вечер, они успели рассказать друг другу свои истории. Про Симку вы всё знаете, лучше самого Симки, а вот вам и простая и поучительная одновременно история появления на фронте Лореляйн.

ЛОРЕЛЯЙН

Он был родом из припортового города Бремерхафен, неприметный трудовой город между землями Шлезвига и Саксонии. Его отец работал водителем грузовика, в семье кроме Ильзе было ещё три брата, он был младший из четырёх угрюмых немецких лбов, может поэтому мать, которой не хватало девочки в семье, одевала его в девчоночью одежду, — должна же у меня быть одна дочка! — впрочем для самого мальчика это никогда не носило какого-нибудь другого оттенка, кроме игры; — «мамину дочку» — он не воспринимал никак, что было, что не было. Так, помнилось, но относилось не к нему, а к маме. Мало ли во что играют взрослые, если дядя Клаус приходил на четвереньках, и говорил, что он: — медведь, то теперь что, бежать за охотниками? — поймите правильно. Те переодевания совсем никакого значения для мальчика не имели; если бы мама переодевала его слоном, то хобот у него всё равно бы не вырос, вот и девчоночью одежду он тогда не воспринимал как девчоночью, — так, мамино чудачество, а можно и мешком с углём нарядиться. Просто некоторые любят искать причину не там где она есть, а когда потом не находят, то злятся, а кто им виноват…