Враг стрелка Шарпа

Ветер наметал во дворе замка сугробы. Снежинки с шипением падали в огонь, таяли на боках лошадей ракетчиков, оседали на шинелях дозорных. Замки мушкетов и винтовок были обмотаны тряпьём от сырости. Костры горели в монастыре на развалинах входа, через которые, соорудив из обломков подобие пандуса, французы тянули пушки. После того, как винтовочная пуля ранила одного из солдат, лягушатники загородились пустыми патронными ящиками, и стрелки угомонились. Зелёные куртки Фредериксона патрулировали долину. У них был приказ тревожить французов, не давать им покоя ночью. Фузилёры же по приказу одноглазого чудака, не жалея проклятий, искали кроличьи норы. Кроличьи норы, гори они синим пламенем!

Впрочем, тех, кому выпало прилечь в эту ночь, везунчиками тоже нельзя было назвать. Спалось плохо. Обращённый к огню бок подпекался, другой – отсыревал. Гнетущая неизвестность завтрашнего дня гнала дрёму. Не сон, а пытка.

Майор Ричард Шарп казался немного рассеянным. Нет, он был вежлив, дотошен, но, вместе с тем, было видно, что мысли его витают где-то далеко. После полуночи он присоединился к своей роте за скромным ужином, состоящим из сваренного сушёного мяса. Дэниел Хэгмен неуверенно заметил, что таких, как Харпер, прямым попаданием из пушки не убьёшь. Шарп натянуто улыбнулся старому браконьеру:

– Спасибо, Дэн.

Майор обошёл весь замок, переговорил с каждым постовым. Усталость навалилась на плечи многопудовым мешком. Хотелось согреться, хотелось спать, хотелось, чтобы из-за следующего угла вынырнул Харпер, блистая белозубой улыбкой. Комнату с камином, доставшуюся Шарпу от Фартингдейла, майор отдал раненым, и всё, что светило ему сегодня – прикорнуть на час или два где-нибудь в закутке.

Ветер усилился. Часовые, дрожа, прислушивались к шагам разводящих и мечтали о скором рассвете.

Красные огоньки на юге отмечали бивуаки партизан. Волчий вой нагонял тоску.

Последними Шарп навестил караул, выставленный у пролома на юге. Глядя на заснеженные колючки, майор думал о том, что смотрит на свой завтрашний путь отступления. Многие умрут, остальных он (если не погибнет) выведет здесь. Вспоминалось отступление из Коруньи четырёхлетней давности. Тогда тоже лежал снег, хотя погода была гаже, и отступление было больше похоже на бегство. Из тех, кого он вывел тогда, мало кто дожил до сегодняшней ночи. Харпер. Харпер был из их числа. Был?

По широкой лестнице Шарп спустился в зловонное подземелье донжона, где сидели пленные дезертиры. За неимением двери у нижней ступеньки была сооружена из камней и кусков дерева баррикада, на которой всякого желающего сбежать пленника охранники – легкораненые фузилёры успели бы нашпиговать пулями (у каждого сторожа для этой цели имелось по три заряженных и взведённых трофейных мушкета). Майора караульные были рады видеть. Шарп сел на ступеньку:

– Как пленники, не шалят?

– Не до шалостей, сэр, когда зуб на зуб не попадает. Вы, сэр, знаете желтушного вида верзилу?

– Хейксвелла?

– Скинул путы, сэр.

Во тьме тускло белели нагие тела, для тепла сбившиеся в кучу. Блестели глаза, ловя отсветы огня факелов на лестнице.

– Где он?

– У дальней стенки, сэр.

– Бузит?

– Да нет, сэр.

Часовой сплюнул табачную жвачку:

– Мы их предупредили, сэр: подойдут к заграждению ближе, чем на десять шагов – умрут.

– Правильно. Когда вас сменят?

– Утром, сэр.

– Чем согреться имеется?

Караульные заулыбались, похлопывая себя по флягам:

– Ром, сэр.

Шарп спустился к баррикаде и попробовал её на прочность. Крепкая. Майор бросил взгляд на уходящий во тьму сводчатый потолок и поёжился. Мерзкое местечко. Темница. Хейксвелл не был первым, кто убивал здесь людей. До безвестных дезертиров в этих сырых камнях столетиями умирали мавры, не изменявшие своей вере даже под пытками христиан. Шарп повернулся, чувствуя облегчение, оттого, что уходит.

– Шарпи! Крошка Дик Шарпи! – голос Хейксвелла, знакомый до отвращения, раздался из тьмы.

Стрелок поднялся на пару ступенек, решив не реагировать на выпады желтомордого ублюдка, но потом неожиданно для себя остановился.

– Что, Шарпи, тикаешь?

Хейксвелл, обмотанный отобранной у кого-то их собратьев-пленников рубашкой, кривлялся и хихикал, благоразумно не подходя близко к баррикаде:

– Думаешь, ты взял верх, Шарпи?

Голубые буркалы горели безумием, седые патлы были всколочены, а обычно жёлтая кожа приобрела неживой оттенок.

Шарп бросил караульным:

– Подлезет на пятнадцать шагов, пристрелите его.

– Пристрелите? – Хейксвелл захихикал, – Пристрелите! Ты – шлюхино отродье, Шарпи! Заставляешь этих славных мальчиков подтирать за тобой?

Обадия блудливо ухмыльнулся часовым и широко раскинул руки:

– Пристрелите меня, мои хорошие! Попробуйте-ка!

Щека дёргалась, превращая ухмылку в оскал.

– Вы не можете меня убить! Выстрелить можете. Убить – нет! И тогда я приду к вам и сожру ваши сердца!

Опустив руки, он убеждённо воскликнул:

– Вы не можете меня убить, мальчонки. Многие пытались, включая сифилитика, называющего себя вашим майором, но никому не удалось. И не удастся. Никогда.

Часовые притихли, устрашённые его злобой и непоколебимой уверенностью в собственной правоте.