Вперед в прошлое 3

Обычно всех тошнило от того, что они переедали в детстве: кого-то — от творога, кого-то — от гречки и манки или кабачков, а я жареные кругляши, да с сыром, долькой помидора и чесноком обожал до последнего дня. Потому что они стойко ассоциировались с началом лета.

— Да так достали, что не сказала. Но они есть, да.

— Что их, выбрасывать? — крикнула из кухни мама, которая слышала наш разговор.

Настала пора кабачинга, и если никто не подарил тебе кабачок, значит, ты по-настоящему одинок.

— Павлик, как погуляли? — спросила мама.

Я вошел в кухню и ответил:

— Фильм посмотрели, «Муху», и спать. Ты ж знаешь, что мы не будем беспредельничать, как какая-то гопота.

— У вас там девочка пропала, — сменила тему она. — Наташа сказала. Есть известия?

Потупившись, я собрался помотать головой, но вдруг понял, что больше не хочу скрывать правду. Пусть знает, с каким гнилым человеком жизнь прожила, чтоб не возникло мысли с ним мириться.

— Были. И поймали урода, который отбирал девочек для продажи в Турцию. — Я встретился взглядом с Наташкой, она отвернулась, побледнев. — Он уже был на допросе, но начальнику отца позвонил босс бандитов. И урода отпустили. Такая вот история.

— Мра-азь, — проревела Наташка, сжав кулаки. — Нам Боря вчера чуть другое сказал.

— Он не слышал нашего с отцом разговора.

Я поймал непонимающий взгляд Бориса и объяснил:

— Нам говорят, что недостаточно улик, потому Жукова и отпустили. Типа невиновен он.

— Но все-таки… — пролепетал Борис жалобно.

— Виновен, — кивнул я. — Мафия. Его велели освободить, и никто не стал противиться.

В глазах брата заблестели слезы, он принялся пинать стену руками и ногами. Ударив ее напоследок, рванул на балкон, реветь.

Что ж, брат, разделяю твои чувства, но мне надо держать себя в руках. Просто знай, кто твой отец. Путь живет где угодно, но не с вами.

Чтобы они не утонули в инициативе броситься искать Алису, я добавил:

— Но где девочки, все равно неясно. Жуков этот, скорее всего, тоже не в курсе… Давайте поедим?

Нужно было позвонить бабушке и деду, и если не попрощаться, то сказать, как они мне дороги, но я решил сделать это у Ильи.

Мама и Наташка накрыли на стол. Сестра схватила кожу на животе и вздохнула:

— Вот! Жир завязался, нельзя столько жрать! Теперь точно — на кабачковую диету.

— Вот уж жирная, — усмехнулся я.

На мой вкус Наташка была слишком тонкой, ей же хотелось быть модным дистрофиком.

Сейчас трудно поверить, что мода на анаректичек сменится модой на фигуристых спортивных девушек. Видимо, потому что на фитоняшах можно больше заработать.

— Если буду жрать — разжирею. — Наташка на миг смолкла, выдохнула шумно и прошипела: — Так а козложуков этот похож на того, что Боря рисовал?

Я чуть не ляпнул, что да, и глаза у него почти оранжевые, но вовремя вспомнил, что не мог его видеть, он-то в СИЗО.

— Не знаю. Наверное, похож.

— Жаль, что он не сел. Гни-и-ида! — Сестра хищно прищурилась, ноздри ее раздулись — не девушка, а сгусток ненависти.

Наверное, ее обрадует известие о смерти Жукова.

— Боря! — позвала мама. — Борис?

Брат так и не вышел, и она отправилась за своим любимцем. Вернулись они спустя несколько минут, глаза у брата были красными, он уселся рядом с мамой, которая гладила его по голове, но он снова и снова сбрасывал ее руку, типа я — мужик, я — взрослый!

Насупившись, он принялся гонять картошку по тарелке, ничего вокруг не замечая.

— И что теперь будет с Алисой? — уронила Наташка, осознала мои слова и тоже нахохлилась.

Мама посмотрела на меня, на нее, снова на нее, покачала головой и сказала:

— Господи, какие вы страшные вещи говорите! Это же… Это же не фильм! Не заметка в газете, а живая, настоящая девочка, которую…

— Алиса Микова, — назвала имя Наташка — похоже, подробно они ситуацию с мамой не разбирали.

Мама закрыла рот рукой.

— Господи… Я их знаю, Миковых. Это мой участок!

Как же хотелось просто душевно посидеть, хоть полчаса не думать о предстоящем! Но, похоже, не получится.

И тут вспомнилось, что еще ж кофе надо продать валютчику! Все дела под откос. Благо мама видела, кому я сбывал первую партию, должна разобраться.

— Может, я с Ромой поговорю? — вскинула голову она, преисполненная решимостью.

— Бесполезно. Ему угрожали, и он сдался, — урезонил ее я. — Мы его осуждаем, но он просто хочет жить. Я бы попер напролом, освободил детей, и будь что будет. Поступил бы примерно так, как сделал дед. Отец — не готов.

— И я освободил бы! — Боря стукнул кулаком по столу. — Он должен защищать людей! А не бандитов.

Воцарилось молчание, лишь позвякивали ложки о тарелки. Наконец мама не выдержала, возмутилась:

— Как это — не готов?! Если пошел в милицию — значит, готов! Это что же получается, кто угодно может сделать с нами все, что угодно? И…

— И, — кивнул я. — Да, вы… мы должны научиться защищаться самостоятельно. Милиции нет, и появится она нескоро. Та, что есть, обслуживает тех, у кого есть деньги.

И снова молчание. Тяжелое, как грозовая туча. Как могильная плита. Я смотрел на близких, на всякий случай прощался с ними и понимал: они благословляют меня, того не зная.

Доев и не почувствовав вкуса, я сказал: