Возвращенный рай

Но некоторое время она не могла сказать ни слова. Казалось, что в мелькающих отсветах пламени перед ней сидел Шарль, а совсем не Ги, и Кэтрин показалось, что она находится не дома в Нью-Форест, в уютной комнате перед рождественской елкой, с веток которой свисали поздравительные открытки на красных ленточках и которая была украшена весело мигающими огоньками, а снова находится в Шато де Савиньи во время длинней трудной зимы 1941 года.

5

– Нет, Шарль, – отказалась она. – Я не стану этого делать. Наотрез отказываюсь. Мало того, что приходится мириться с присутствием немцев повсюду; они все заполонили, они навязывают нам правила поведения, они назначают цены за наши товары. Нет, меня не заставишь сесть за один стол с немцем; предупреждаю, я на это не соглашусь.

Они находились в гостиной отведенной им части замка де Савиньи. Стояло хмурое начало ноября. Тогда зима пришла рано в Шаранту. Те немногие рабочие, которых не вывезли в Германию для принудительных работ на военных заводах и которые не попрятались, дабы избежать такой судьбы, работали долго и напряженно, силясь успеть собрать урожай винограда до наступления заморозков. Теперь виноградные лозы, как и деревья, окружавшие замок, оголились, над ними висело серое небо, а по долине гулял пронизывающий ледяной ветер, сотрясая двери и окна замка.

В гостиной было холодно, несмотря на жарко пылавший камин. Но Кэтрин знала, что дрожит не столько от холода, сколько от нервного озноба. Ей повезло, что у нее было столько теплых вещей в гардеробе, которые они приобрели, как и все остальное, еще в то время, когда вещи были доступны. Но ничто не могло помешать теперь холоду пробрать ее до костей. Нервный озноб не оставлял ее даже в разгар жаркого лета, как будто она оказалась навсегда сокрытой от солнца и его лучей, и по мере того как пробегали недели и месяцы, это ощущение нарастало, как будто она попала в становящийся все более чуждым мир.

А в данный момент никто ей не представлялся таким чужим, как собственный муж, Шарль. Он глядел на нее из другого угла гостиной, тот же самый худощавый человек со смуглой кожей, одетый, как ей помнилось, в тот же джерсовый бретонский костюм, который он носил, когда они впервые встретились в Женеве шесть лет назад, во всяком случае, костюм, очень похожий на тот. Да, лицо слегка изменилось, постарело. Волосы поредели и отступили, обнажив лоб, который постоянно был наморщен, как у сбитого с толку человека, а в глубоких глазах светился встревоженно-обиженный, почти угрюмый взгляд. Теперь мало что осталось от того утонченного весельчака, в которого она влюбилась. Изредка, приходя в отчаяние, она гадала, а существовал ли вообще тот человек, или же он был плодом воображения романтически настроенной простушки.

Составные элементы для возникновения такого романтического чувства были, конечно, налицо – красивый француз, который унаследует титул и поместье, на десять лет старше ее, – и Шарль умело использовал эти сильные козыри, чтобы стать неотразимым. Он ухаживал за ней на французский манер – цветы, подарки и экстравагантные комплименты, заставлявшие ее чувствовать себя самой желанной женщиной в мире. Это ей льстило, очаровывало. Ее охватывал благоговейный трепет от ощущения мнимой власти над ним и от самого вида этого мужчины.

Но теперь имбирное покрытие слетело с глазированного пряника. После шести лет замужества с ее глаз спала пелена, она увидела слабости его характера, о которых ранее и не догадывалась. Кэтрин теперь видела в нем не столько хозяина своей судьбы, сколько раба традиции, – того, что он называл ответственностью за наследие; движимого больше всего желанием сохранить существующее положение вещей, нежели искать неизведанные пути и, прежде всего, жаждущего единственного – заслужить благосклонность своего отца. Сначала она чувствовала разочарование и нетерпение, потом досаду. И эта досада не проходила, она медленно перерастала в отвращение, потом в открытый бунт. Кэтрин не была больше ребенком, которая приехала в поместье де Савиньи – восторженной невестой с влажными от восхищения глазами. Атмосфера страха в замке, где слово Гийома было законом, нацеленным на сохранение династии, способствовала переменам в ней, а рождение сына и начало войны ускорили их. Приход немецких оккупационных войск и отношение к ним семьи де Савиньи завершили этот процесс.

– Не понимаю, как ты можешь обращаться с ними столь учтиво, – говорила она.

– Мы уже пережили такое, Катрин. – Он произносил ее имя на французский манер. – У нас нет другого выбора как ладить с ними.

– У нас тысяча вариантов поведения! – Ее гневные, темно-карие глаза начинали сверкать. – Ах, я понимаю, что у нас имеются определенные дела с фон Райнгардом. Теперь он возглавил район, заменив Бюхлера, и твоему отцу приходится вести с ним переговоры от имени всех, кто проживает в поместье и в деревне Савиньи. Но совершенно необязательно проявлять к нему дружеские чувства. И, конечно, мы не обязаны приглашать его на обед! Это чудовищно!