Возвращенный рай

Странно с непривычки видеть столько людей сразу, и как трудно отличить их друг от друга, иностранцев в особенности, когда они собираются все вместе; это почти так же сложно и невозможно, как отличить одну от другой сорок, стайкой разгуливающих по выгону в последние летние дни. Так и лица этих людей сливаются в одно сплошное пятно — всякий раз, когда брат и сестра пытаются всмотреться в них, разобраться, они исчезают, словно лопающиеся пузырьки на кипящей каше. Эта толпа чужих людей с их дорожной дружбой походила на огромного кита или на ужасное морское чудовище со множеством пастей, появлявшееся на островах Вестманнаэйяр. Брат и сестра и не пытались составить себе представление об отдельных людях в этой многоликой массе или выяснить, кто из них из Норвегии, кто из Черногории, да и сами они в этой толпе превратились в тех, за кого принимали их англичане-чиновники в эмигрантской конторе; эти англичане думали: раз они исландцы, то говорят на финском языке. Когда епископ Тьоудрекур заявил, что они разговаривают по-исландски, англичане раздраженно спросили: «Позвольте, разве это не разновидность финского?» Для брата и сестры из Лида, как и для этих англичан, любая иностранная речь была финским языком: при всем их желании они не улавливали разницы — им казалось, что это многоликое чудовище говорит на одном языке, и они считали, что во всей этой компании единственные иностранцы — только они.

Сейчас девушка обнаружила, что какой-то вполне конкретный мужчина закружил ее в танце. Девушка еще не видит его, но чувствует. В особенности чувствует она, как неведомые движения вызывают ответные движения в ней самой. Короче говоря, жизнь забила ключом! Девушка не решается взглянуть в глаза своему партнеру, ни когда он прижимает ее к себе (ведь ей не хочется, чтобы он понял, что творится в ее душе), ни когда он держит ее на расстоянии, — это было бы так же неуместно, как спросить об имени своего мужа на следующий день после свадьбы. Тем не менее она угадывает, что рядом с ней мужчина высокий, широкоплечий, стройный и ловкий. В мерцающем свете керосиновой лампы она видит его загорелую щеку и золотистую прядь волос, которую он отбрасывает со лба. Он что-то говорит ей, наверняка по-фински. Девушка не старается вникать в смысл его слов; он спрашивает, как ее зовут, она все равно не собирается говорить ему, кто она, откуда, где ее родина, какой у нее родной язык. Разве это имеет значение? Жизнь ведь никак не называется.

Когда, увлеченная танцем, она забыла не только о своем неумении танцевать, забыла обо всем, кроме танца, он вдруг остановился. «Одну минуточку», — как ей показалось, произнес он. Держа руку на ее талии, он уводит ее от танцующих. У нее такое чувство, словно она парит в неведомых далях, гонимая легким ветерком. Через открытую дверь они проходят в комнату, где люди, столпившись за маленькими столиками, что-то пьют. Двое парней сидят в отдалении от других и пьют пиво, она понимает, что это его товарищи, они аплодируют и подшучивают над ним, над тем, что ему удалось подцепить девушку. Парни встают, кланяются, говорят ей что-то, наверное комплимент. Затем они приглашают их к столу. И пытаются вступить с ней в разговор, но говорят они по-фински, и, пожалуй, еще замысловатее! Их старания рассмешили ее, и она расхохоталась, пленив их своим смехом: у нее были чудесные зубы, как у всех, кто не питается хлебом.

Девушка наблюдала за своими соседями; потеряв надежду завязать разговор, они приутихли. Она обнаружила, что ее партнер по танцам куда красивее этих двух: он голубоглазый, с золотыми волнистыми волосами. Один из его друзей был высокий черноволосый, напомнивший ей ворона: волосы жесткие, как конская щетина, щеки ввалились, а руки большие, с синевой, старческие, изрядно потрудившиеся руки, с распухшими суставами — должно быть, от тяжелой работы; а его стеклянно-холодные глаза смотрели на нее в упор с какой-то злостью, словно обыскивали или раздевали догола, не спрятала ли она чего-нибудь, что хитростью выманила у него. Она примирилась с ним только после того, как он вытащил губную гармонику и показал, как владеет этим инструментом; гармоника почти скрылась в его синих лапищах, словно утонула в них.