Возвращенный рай

Она жила в маленьком домике на, углу, в доме № 307. В некоторых местах камни вывалились из стен — должно быть, кирпич был неважный; двор тоже был в запустении, зато на веревке висели отличные кальсоны веселой расцветки. Стенфорд выгрузил кирпичи из детской коляски и аккуратно сложил их перед дверью.

Женщина появилась на пороге, в фартуке, раскрасневшаяся; она пекла пироги с ягодами к его приходу.

— Куда это ты собрался с детской коляской? — спросила женщина.

— Я привез кирпичи, — ответил Стоун П. Стенфорд.

Детская коляска принадлежала к тем бесчисленным вещам, которые вызывали ее смех, а может, и кирпичи тоже. Сейчас женщина не думала ни о чем печальном, наоборот, она закрыла глаза и залилась смехом, безбрежным и рокочущим, как океан, взлетая и опускаясь на его волнах, пока печаль вновь не выбросила ее на берег и она не открыла глаза.

Стенфорд чувствовал себя хорошо с этой женщиной. В комнате было прибрано, все двери закрыты. Портреты пророка и Брайяма, висящие на стене, — настоящие произведения искусства. Но больше всего изумился каменщик, увидев здесь тот предмет, который часто служил пастору Руноульвуру неопровержимым доказательством процветания общества в Юте, достигнутого благодаря правильности веры: посреди комнаты стояла швейная машина. Она покоилась на специальном столике, прямо в центре комнаты, казалось, что дом был построен вокруг нее.

— Никогда не думал найти эту машину в доме иезуита, — сказал Стенфорд.

— А мне казалось, что именно иезуиты изобрели эту машину, — ответила женщина.

— Подумать только, — бормотал Стенфорд, осторожно обходя машину со всех сторон, словно боялся задеть птичку или цветок в пустыне. — Разве после чуда Золотой скрижали не следует эта машина? Невольно вспоминаю, что, когда я прощался с епископом Тьоудрекуром в Копенгагене, где мы пили чудесную воду из источника, мое будущее, казалось, не сулило мне ничего хорошего; на душе было тяжело и смутно из-за того, что я ничего не мог послать своей хозяйке, кроме пачки иголок.

— Я знаю только одно, — сказала женщина, — самая высшая знать из церковников приезжает ко мне — одни на лошадях, другие в двуколках, со своими женами и дочками. Вот там, в шкафу, я могу показать тебе недошитые платья для господ из Прово. Все из настоящего шелка, по последней английской моде, некоторые с такими большими вырезами, каких ты, наверное, не видел с тех пор, когда был грудным младенцем.

Кофе женщина подала горячий и душистый, как принято в Исландии всегда отзываться о кофе, которым тебя потчуют. Каменщик неторопливо выпил две полные чашки, то и дело приглаживая ладонью волосы, которых, по существу, у него осталось не так уж много: то ли думал, что они растрепались, то ли хотел утереть стекавший на виски пот, вызванный необычайной силой, таившейся в кофе. Женщина в томной полудреме рассматривала его из темной глубины своих глаз, как бы из-под земли. Она была из тех, кто смолоду привык держать уголки губ плотно сомкнутыми, что не только сдерживает улыбку, но в буквальном смысле держит ее на запоре. И хотя непроизвольный смех часто размыкает губы, они тотчас смыкаются вновь и на лице не остается ни морщинки, ни гримасы. Она сонно смотрела перед собой мимо Стенфорда, время от времени нежным и певучим голосом вставляла какое-нибудь рассеянное замечание.

— Чем тебя угощают сестры епископа? — спросила опа.

— Индейкой с клюквенным вареньем, моя добрая женщина, — богатое угощение, — сказал каменщик. — Когда я смотрю на столы в этой стране, накрытые с таким изобилием, что я затрудняюсь сказать, из каких животных приготовлены блюда, на здешнее молоко, такое густое, что люди, не познавшие истины, по своему неразумию могут назвать его сливками, — что ж тут странного в том, что я широко открываю глаза и поражаюсь, как это людям удалось преобразить пустыню при помощи книги. И если не глупо признаться в этом, то единственное, чего не хватает маленькому неприметному человеку из Исландии, так это кровяной колбасы. Хе-хе-хе…

— Прости, а где ты спишь? — спросила женщина в глубокой задумчивости.

— Что? — отозвался каменщик. — Где я сплю? Да я и сам не знаю. Что-то не обращал внимания. Не все ли равно, где человек спит в божьем граде Сионе? Ветерок всюду ласково обнимает его. Иногда я устраиваюсь на скамейке в саду, прикрывшись от мух пиджаком, в дождь — на террасе, а летом нередко остаюсь ночевать во дворе среди своих кирпичей. Сейчас, когда ночи стали холоднее, устраиваюсь на полу у пастора Руноульвура. Признаюсь, я теперь частенько подумываю о том, чтобы построить себе дом — не ради себя, конечно.

— Я понимаю, — ответила женщина.

— Я говорил тебе на днях, что у меня есть жена.

— По какую сторону луны? — спросила женщина.

— Это зависит от того, на какой стороне луны я сам нахожусь, — сказал каменщик и рассмеялся.

— На какой бы стороне она ни находилась, но там, где она сейчас, у нее есть какой-то дом.

— Ну, если это можно назвать домом, — сказал каменщик. — Но я не все рассказал тебе. Эта женщина родила мне двоих детей.

— А что, они отбились от рук?