Возвращения домой

Она смотрела на меня любящим, насмешливым и заботливым взглядом.

Нет, решил я, не буду нарушать это счастливое мгновение; пусть оно продлится еще немного. Отложу наш разговор на несколько часов или даже на неделю, если я уж так уверен в нашем будущем счастье.

Я не сделал ей предложения. Вместо этого в предвкушении спокойного сна и в приятной истоме, овладевшей мною после отчаянной усталости, я принялся болтать о наших общих знакомых. Легко касаясь пальцами моих щек, она присоединилась к заговору доброты, в который мы вступали, когда бывали мирно настроены, – словно в благодарность за наше собственное счастье мы обязаны были заботиться о счастье других.

Нельзя ли сделать что-нибудь для Элен? И кого бы найти для Гилберта Кука? Мы припоминали наши прежние рассуждения о том, какого типа женщина составит ему пару, как вдруг в моей памяти возник обрывок нашей последней беседы с Лафкином, и я сказал Маргарет, что, возможно, на днях перед Гилбертом встанет задача совсем иного рода.

Я объяснил, что Гилберту, равно как и мне, предстоит принять участие в обсуждении вопроса о том, с какой фирмой заключить контракт, потому что теперь, когда все склонилось в пользу предприятия, нельзя больше медлить. Решение должно быть принято в течение ближайшего месяца. Лафкин слишком хорошо осведомлен, чтобы не оценить моей роли, так же как и роли Гилберта в предстоящих переговорах; возможно, влияние Гилберта будет невелико, но пренебрегать им было бы неразумно. После войны Гилберт, конечно, захочет вернуться к Лафкину. Поэтому, если он сейчас будет действовать против Лафкина, тот его может и не взять.

Рассказывая Маргарет, как Лафкин в самом конце нашего «tete-a-tete», когда мы оба уже устали и порядком захмелели, задал мне вопрос насчет моего будущего, я добавил, что до сих пор не могу понять, для чего он у меня об этом спрашивал, – возможно, это была угроза. Гилберт, вероятно, будет вести себя более осторожно.

Маргарет улыбнулась, но чуть рассеянно, чуть смущенно, и сразу же переменила тему, – она начала рассказывать мне о человеке, с которым недавно познакомилась и о котором я еще не слышал. Он детский врач, сказала она, и я понял ее сокровенное желание, чтобы и у меня была такая же солидная профессия. Чиновничий мир, служебные дрязги, споры с собственной совестью и самомнением – все это было ей не по душе. Маргарет совершенно не задумывалась над тем, что могла показаться мне ограниченной, она была твердо убеждена, что, не будь всего этого, я был бы лучше и счастливее. Поэтому она взволнованно и увлеченно рассказывала о работе своего знакомого в больнице. Его зовут Джеффри Холлис; конечно, немного странно, заметила Маргарет, что он, молодой человек, посвятил себя лечению детей. Джеффри совсем не такой, как Гилберт, разве что тоже не женат и застенчив.

– Еще один жених для хорошей невесты, – сказала она.

– А каков он собой?

– На тебя не похож, – ответила она улыбаясь.

Прежде стоило Шейле назвать имя какого-нибудь мужчины, как во мне пробуждалась ревность. Этого она и добивалась, потому что в течение нескольких лет до нашей женитьбы я любил ее без взаимности, и она была ко мне безжалостна и простодушно жестока; Вся моя жизнь с ней отучила меня ревновать, и теперь при Маргарет это чувство меня не тревожило, хоть иногда мне и казалось, что оно вновь может проснуться.

Тем не менее корни привычки сидят глубоко. Лицо Маргарет было совершенно безмятежным, и все же, услышав о Холлисе, я пожалел, что не предложил ей выйти за меня замуж полчаса назад, когда меня еще не беспокоил появившийся в душе неприятный осадок, когда я еще не испытывал искушения, порожденного былым горем и природной слабостью, искушения укрыться в цитадели пассивности и иронии.

Она сидела возле постели в холодном свете сумерек, и я смотрел на нее. Медленно, пока ее глаза изучали меня, губы ее сжались, и с них исчезла улыбка любящей девушки, улыбка матери. Мгновение это внезапно заполнило всю тишину и покой радостного дня – мы ощутили чувство свершившейся ошибки, несправедливости, непоправимой утраты, словно между нами легло безграничное расстояние.

Через некоторое время она по-прежнему печально сказала:

– Все хорошо.

– Да, – согласился я.

Она вновь улыбнулась и спросила, позабыв о сложном положении Гилберта, как я намерен поступить в отношении Лафкина. До сих пор она никогда не спрашивала меня, что я собираюсь делать после войны. Она знала, что я могу не возвращаться на прежнюю работу, что сумею заработать на жизнь по-иному, и это сознание ее устраивало; но сейчас в полумраке, держа мои руки в своих, она хотела, чтобы я сам поведал ей об этом.

23. Великие мира сего