Возвращения домой

- Я этого так не оставлю, - выкрикнул я. Через ее голову я видел в зеркале отражение своего лица; оно побелело от гнева, а ее лицо потемнело. - Я его выгоню. Я его и рядом не потерплю.

- Он тебя любит...

- В следующий раз будет знать.

- До сих пор тебе нравилось, когда он сплетничал о других.

- О таких вещах не сплетничают.

- Теперь рассуждать уже поздно, - сказала она.

- Я его выгоню. Я его рядом не потерплю.

Я произнес это с таким ожесточением, что она вздрогнула и впервые отвела взгляд. Наступило молчание. Она отодвинулась, оперлась рукой о подоконник и вся как-то сникла. Я смотрел на нее и не видел; в моей душе боролись одновременно несколько чувств - возмущение, ненависть и смутное желание, потом их смело воспоминание о каком-то чудовище: у меня перед глазами стоял Гилберт Кук, вынюхивающий подробности о смерти Шейлы, роющийся в газетах, в полицейских донесениях. И тут мне припомнилась другая рана, и я негромко сказал:

- Еще один человек причинил мне большое зло.

- О чем ты говоришь?

Отрывисто и бессвязно я рассказал ей о Робинсоне.

- Бедная Шейла, - прошептала Маргарет. - Она очень страдала из-за этого? - И впервые за весь день голос ее смягчился.

- Мне так и не довелось узнать, - ответил я и добавил: - Может быть, и нет. Вероятнее всего, нет.

Маргарет смотрела на меня с участием, с каким-то испугом. В ее глазах были слезы. Еще мгновение, и мы бы очутились друг у друга в объятиях.

- Я не потерплю возле себя таких людей. Я отделаюсь от Гилберта Кука.

Маргарет продолжала смотреть на меня, но лицо ее стало суровым, словно она собиралась с силами, как и в первый наш вечер, когда мы оказались наедине, хотя сейчас ей стоило большого труда противопоставить свою волю моей.

- Ты и о Робинсоне ничего мне не рассказывал, и о том, что вы тогда пережили, - заявила она.

Я промолчал. Удивленная, вся в предчувствии опасности, она прошептала что-то нежное.

- Мы должны поговорить обо всем начистоту.

- Не думай об этом.

Помолчав, она сказала чуть хрипло:

- Это слишком легко. Я не могу так жить.

- Не думай об этом, говорю тебе.

- Не могу.

Обычно она выглядела моложе своих лет, сейчас - намного старше.

- Ты не должен выгонять Гилберта, - сказала она.

- Выгоню и ни на что не посмотрю.

- Это будет дурной и несправедливый поступок. Ты же справедливый человек?

- Но ведь тебе известна причина, - крикнул я.

- Это не причина. Ты обманываешь самого себя.

Во мне снова закипел гнев.

- Мне это начинает надоедать, - сказал я.

- Ты притворяешься, будто веришь, что Гилберт хотел тебе зла, хотя прекрасно понимаешь, что это неправда.

- О таких людях, как Гилберт, я знаю гораздо больше, чем когда-либо узнаешь ты. И о зле тоже.

- Он всегда был тебе предан в любом серьезном деле, - сказала она, упорно не сдаваясь. - У тебя нет ни малейшего предлога добиваться его перевода в другой отдел. Я этого не допущу.

- Это не твое дело.

- Мое. Весь проступок Гилберта заключается в том, что он отнесся к тебе так же, как относится к другим. Он, конечно, любопытен. Но пока он сует нос в дела других, тебе наплевать, а как только очередь дошла до тебя, ты не желаешь этого терпеть. Ты хочешь окружить свою жизнь тайной, ты не хочешь давать и брать, как обычные люди. Вот почему ты злишься на Гилберта, - продолжала она. - Ты сам о себе даешь информацию и не желаешь, чтобы кто-нибудь другой узнал твою жизнь. Так же ты ведешь себя и со мной, - добавила она.

Я пытался оборвать ее, но ее гнев не уступал моему, и говорила она более хладнокровно.

- А иначе почему же ты скрыл от меня причину ее смерти?

Я уже был так взбешен, что не мог говорить, у меня перехватило горло, и я стоял, оглушенный ее обвинениями.

- С теми, кто не требует от тебя многого, - продолжала она, - ты великодушен, этого нельзя отрицать. А с теми, кто хочет большего, ты жесток. Ибо никому не дано знать, когда ты намерен быть скрытным, а когда собираешься уйти в себя. Ко многим ты добр, - продолжала она, - но вместе с тем ты способен разбить любящее тебя сердце. Возможно, у меня хватило бы сил смириться с твоими странностями, - говорила она, - возможно, я выдержала бы все это; если бы ты не был врагом самому себе.

Слушая ее, я не мог разобраться, в чем она права, а в чем нет. Все, что она вкладывала в слова, ее гнев и любовь преломлялись в моем сознании в такие требования, какие вызывали у меня внутренний протест и злобу, уязвляли мою гордость. Те же чувства испытывал я мальчишкой, когда мать исторгала на меня свою безмерную любовь и я изо всех сил старался освободиться от нее, еще больше злясь на мать за то, что она сама меня к этому принуждала.

- Хватит, - сказал я и не узнал своего голоса - хриплого и визгливого. Не глядя на нее, я направился к двери.

На улице было еще светло, и мягкий ветер снова пахнул мне в лицо.

25. ВСХЛИПЫВАНИЕ В ТЕМНОТЕ