Возвращение в Панджруд

И где бросал за спину — слез не хватало, чтобы залить пламя гнева...

День за днем и месяц за месяцем шел он по земле, не теряя времени, старательно исполняя порученное дело.

А когда прошел все пределы, Господь посмотрел вниз — и ужаснулся...

Такая вот была история.

Но всадник, выехавший с подворья Нурибека в самый глухой час ночи (примолкли сверчки, ветер перестал шуршать сухой травой, и даже вода утихла, сонно перетекая в ручье с камня на камень) не размышлял о столь отвлеченных предметах — да и вообще вряд ли имел о них представление.

Звали его Масуд, только вряд ли кто-нибудь признал бы его сейчас: шерстяной кулях всадник низко надвинул на лоб, нижнюю часть лица завязал белым платком. Лишь платок и маячил во мраке, будто отблеск луны на глыбе кварцита, а все остальное — вороной конь, темная одежда всадника и его черная шапка — нераздельно сливалось с ночью.

Качаясь в седле и позевывая спросонья, он думал о том, согласится ли дихкан Нурибек поговорить с его собственным дихканом — Орашем — насчет его, Масуда, дельца. Дельце заключалось в том, что Масуду было очень желательно перенести межу длинной стороны своего поля аршина на четыре восточней. Выгода в этом виделась для него несомненная. Сам он на земле не работал, сдавал исполу, но даже и половина урожая с нового лоскута прибавила бы ему мешков сорок зерна. При этом, конечно, ровно на то же количество уменьшился бы урожай его соседа. Ну да про это особо думать Масуду было некогда: на его службе не до лишних раздумий. И вообще не до пустяков. Короче говоря, если б Нурибек Орашу за него словечко замолвил, так дело бы и сладилось, там уж не поспоришь: как владетель скажет, так и будет.

Конь шел шагом. Копыта едва слышно постукивали о камни.

Расслабленно покачиваясь в седле, Масуд уже подъезжал к околице, когда в шаге от дороги из куста шумно порхнула птица.

Конь шарахнулся, вперебив ударив подковами.

— Я тебе! — шикнул Масуд, занося камчу. — Тихо!

Он миновал хирман — гладкую глиняную площадку, где по осени крестьяне обмолачивали зерно. Въехал в улицу, с обеих сторон стесненную дувалами.

Кишлак спал. Только откуда-то с другого края послышалось ржание, и Масуд протянул руку, зажал коню храп, чтобы тот не вздумал отозваться.

Скоро он оказался на кишлачной площади. Громадина чинары закрывала полнеба, и ни одна звезда не просвечивала сквозь ее тугие, полные листьев ветви.

Масуд спешился, кинув повод на ближний плетень.

Конь опустил голову, понюхал пыль и разочарованно фыркнул.

— Тихо, тихо, — пробормотал Масуд.

Оглядевшись, он неслышно вошел во тьму, сгустившуюся под кроной. Дупло было темнее самой густой темноты — казалось чернильным пятном.

— Эй! — негромко сказал Масуд. — Слышь, ты!

Никто не отозвался.

Масуд протянул руку внутрь. Нащупал что-то теплое. Потеребил.

— Слышь, как там тебя!

— Что? А? Кого? — должно быть, человек в дупле спросонья ничего не мог понять.

— Кого-кого! — вполголоса передразнил Масуд. — Никого. Вылазь, говорю.

Хаджи Мулладжан заворочался.

— Сынок, тебе что нужно? — спросил он. — Ты чего не спишь?

— Рубин давай, — сказал Масуд.

Старик молчал.

— Слышишь, нет? Добром прошу.

— Я не понял, сынок... чего ты хочешь?

— Рубин, — терпеливо повторил Масуд.

— Какой рубин?

— Ах ты хорек! — зашипел Масуд. — Придуриваться будешь!

Схватил, рванул.

Охнув, старик вывалился из дупла. Голова с костяным стуком ударилась о камень. Масуд вдобавок со всей силы пнул каблуком кованого

сапога.

— Хорек!..

Обшарил одежду. Порылся в котомке, выкинув из нее по очереди кривой корешок неведомого растения, комок соли, бечевку, четки из сухих ягод боярышника и тряпичную ладанку с какой-то трухой.

Сопя, сунулся в дупло, переворошил солому, прощупал все щели.

Постоял в раздумьях, озираясь так, будто ждал подсказки.

— Вот хорек...

Снова пнул тело.

— Где рубин?! Куда заныкал?! Говори, гад!

Но старик молчал.

Масуд в ярости вышвырнул из дупла всю солому, снова раз пять переворошил и перещупал жалкие пожитки странника.

Выругавшись напоследок, разобрал поводья, сунул ногу в стремя, взмыл в седло, уже занося камчу.

Стук копыт стих за поворотом...

* * *

Следующее утро выдалось для дихкана Нурибека суматошным, причем суматоха эта нарастала буквально с каждым часом.