Возвращение в Панджруд

Конь плыл, высоко задирая морду. Шейзар держался за стремя, греб правой рукой. Вода несла. Он вспомнил почему-то, как при осаде одной крепостицы неподалеку от Герата под ним убили его любимого Кира. Копье буквально вспороло лошади брюхо, кишки вывалились, но Кир все же вынес его из чехарды беспорядочной схватки и только там, саженях в сорока от ближайшего всадника, упал сначала на колени, потом лег. Эмир, позже названный Убиенным, приказал облить нефтью подножье стен и поджечь. Сверху летели камни, кувшины с той же горящей нефтью. Шейзар видел, как один из них опрокинулся прямо над головой сарбаза, и тот, мгновенно объятый пламенем, яркой звездой скатился по откосу. Огонь перекинулся на крыши лепившихся к крепости лачуг. Глиняные стены крепости, понятное дело, не вспыхнули, но все же концы тут и там торчавших наружу бревен каркаса кое-где занялись и выгорели. Скоро стена частично обрушилась. Когда забрезжил новый день, Шейзар, дремавший у трупа лошади, встал и огляделся. Лагерь эмира Убиенного лежал молчаливой россыпью палаток, погасших костров, стреноженных лошадей, — лежал свернувшись, как побитая собака. Крепость также молчала — там, отбив несколько приступов, тоже, должно быть, зализывали раны, переводили дух, чутко подремывали, ожидая продолжения... Шейзар бросил свой тяжелый казакин — в нем, одна под другой, были вшиты две кольчуги, каждая подбитая войлоком и заячьим мехом, — снова препоясался мечом и, поправив шлем, побрел к стене. За ночь она кое-где еще больше осыпалась. По образовавшимся уступам ему удалось добраться почти до самого верха. Поработав кинжалом, он сделал пяток лунок и, схватившись за торец бревна, перевалился на стену. На стене никого не было. Шейзар пошел в сторону ближайшей башни. Из проема высунулся человек и стал рассматривать его, будто не решаясь признать. “Мухаммед?” — неуверенно сказал он. Шейзар ударил его мечом, человек упал, из башни выскочили еще двое. Эти были вооружены. Громкий лязг мечей разносился далеко. Шейзар видел — от лагеря спешит, вооружаясь на ходу, еще десяток пехотинцев. Двое уже торопились повторить его путь по стене, следом карабкались другие... Он зарубил обоих противников. Бой разгорался не на шутку. В узких проулках городка метались люди. Шейзар в числе еще человек пятнадцати пробивался к воротам, когда стрела проткнула правое плечо и он утратил возможность действовать мечом. Но к воротам все же прорвались и, хоть и потеряв половину небольшого отряда, смогли открыть их...

Вода несла; от того места, где Шакар смог выбраться на берег, было совсем недалеко до расположения войск Мансура.

Конь шумно встряхнулся. Шейзар смахнул с себя капли воды, неспешно оделся, препоясался.

— Стой здесь, Шакар, — сказал он, беззаботно накинув тонкий чумбур на первый попавшийся куст, — знал, что конь не ослушается. — Стой, я скоро приду.

Ласково погладил его по ноздрям и пошел в сторону лагеря.

Костры большей частью погасли, но все же кое-где солдаты еще кучковались у огня. Тянуло горечью дыма, запахами какой-то стряпни.

Шейзар выбрал два из них, неслышно прошел, чтобы оказаться между ними, а потом пошагал на правый огонь, шумно загребая сапогами траву.

Ступил в ближний круг света, говоря:

— Нет Бога, кроме Аллаха!.. Братки, сольцы не найдется? Все обшарили — ни у кого ни крупицы!..

— Да погоди! — отмахнулся солдат, что-то горячо перед тем рассказывавший. — И подъезжает к ним на лошади какой-то молодой тюрк. С ним еще мул верховой, на муле мешок и девушка. Тюрк, значит, спешивается, спускает девушку и говорит: “Эй, — говорит, — молодцы, помогите снять мешок”. Отец помог ему, а мешок тяжелющий, да побрякивает, да похрустывает: вот он сразу и понял, что набит какими-то драгоценностями. А тюрк этот молодой и спрашивает — где, мол, дорога в Ахбар? Ну, отец ему толкует — дескать, дорога-то здесь, вон она, дорога-то, да только на той дороге человек шестьдесят бродяг пасется, и я бы, мол, не советовал туда одному соваться. А этот парень смеется и говорит: “Что мне, — говорит, — какие-то бродяги. Подумаешь!”

— Свою надо иметь, — буркнул другой, приглядываясь к Шейзару. — Что это такое — в поле да без соли.

— Да погоди! — снова возмутился рассказчик. — Что вы заладили с этой солью. Короче говоря, тюрк уехал, а отец, не будь дурак, сам побежал туда, где эта шайка время проводила, рассказал им все и выговорил себе долю.

— Лихой! — покачал головой один из солдат. — Сам, значит, предупредил, а сам, значит, и навел.

— А если бы он не навел и долю себе не выговорил, тюрка все равно обокрали бы, — возразил рассказчик. — Верно?

Солдат пожал плечами.

— Нет, ты скажи: верно говорю? — настаивал рассказчик.

— Не знаю... Только нехорошо это.

— Хорошо или нехорошо, а вот так вышло. И, короче говоря, встретили они его. Тюрк этот молодой глазом не моргнул, снял лук, приложил стрелу — а тетива-то возьми и лопни! Тут они бросились, успели лошадь под уздцы схватить, а он с седла прыг — и бежать, только пятки сверкают. Да луком своим бесполезным размахивает.

Шейзар одобрительно хохотнул.