Возвращение троянцев

— Примут, само собою. Я слишком хорошо знаю моего братца Гектора. Он ни разу в жизни не нарушал данного слова и, уверен, никогда его не нарушит. Ахилл, как я понимаю, такой же. И ему, безусловно, дорога твоя жизнь. Уж всяко дороже жены брата и Эпирского царства, к которому он не имеет никакого отношения! Ну, а Гектору, конечно, всего дороже Астианакс. Так вот, представь: маленький сын царя Трои и ты, сын Ахилла, вы оба в моих руках, и жизнь ваша не потянет, если я захочу, даже на медную пластинку! Я ставлю условие Гектору: он соглашается отдать мне в жёны Андромаху, которая и так уже ему изменила, став твоей женой и царицей, а значит, не может быть дорога по-прежнему... Я женюсь на ней, становлюсь царём Эпира и вечным, верным союзником Трои — ещё бы нет! А взамен Гектор забирает своего сыночка, целого и невредимого, а Ахилл забирает тебя, немножко не совсем целого, но вполне живого! Если Гектор и начнёт колебаться, то уж Ахилл потребует от него решить всё это поскорее — он ведь узнает, в каком положении его первенец, как быстро он может погибнуть, если они не примут мои условия. И вот — они клянутся, я возвращаю им сыновей, а Андромаха идёт со мной к алтарю! Это всё было бы безумием, если бы, ещё раз повторяю, я не знал Гектора и его идиотской верности слову.

— Они не поверят тебе! — Неоптолем наконец смог усмехнуться по-настоящему, поняв вдруг, что сломанная нога совершенно отнялась, а вся остальная боль, боль во всём теле — только отражение той боли, что была в этой ноге. — Они тебе не поверят, Гелен. Не поверят, что я и Астианакс в твоей власти. Скорее всего правильно не поверят... Подземный ход не ведёт в башню дворца, царица и её сын не запирались в этой башне, им никто не угрожает, и я не попадал в твою ловушку!

По лицу Гелена скользнула тень, тень злобного, негодующего вопроса: он плохо понимал, как может человек так твёрдо держаться, испытывая такие муки — это не умещалось в выстроенную им систему.

— Что до Астианакса, то с ним может быть и хуже... — медленно проговорил троянец, продолжая зорко следить за рукоятью меча Неоптолема. — Я боюсь, мои разбойники, мои морские разбойники — ты ведь понимаешь, что они со мной в сговоре — верно? Так вот, я боюсь, что они могли и убить мальчишку! Это сокрушило бы все мои планы — мне пришлось бы тогда похитить Андромаху и бежать. Но, надеюсь, он жив. Конечно, жив. Он уже умеет писать, и любящий отец вскоре получит от него письмо, в котором мальчик искренне попросит спасти его от разъярённых бунтовщиков. Его и его маму — о ней-то он уж точно подумает! Ну, а Ахилл получит письмо от тебя, царь!

— От меня?! И ты на это рассчитываешь?! — в ярости Неоптолем рванулся из сжавших его тисков и тут же, потеряв сознание, упал навзничь на каменные плиты.

Когда он очнулся, факел пылал почти над его головой, вставленный в железное кольцо на стене. А Гелен стоял уже не у решётки, а по другую сторону капкана, в тёмной, сужающейся части коридора.

— Я только на это и надеялся, Неоптолем! — воскликнул троянец и медленно шагнул вглубь густой сырой темноты. — Я не смог бы пройти назад, к выходу, не потеряй ты сознание — ты бы, пожалуй, меня прикончил! Конечно, сейчас ты не напишешь письма — гордость не позволит. Но и твой отец будет здесь только через сутки, а то и через двое. За это время боль сделает своё дело — боль, жажда, страх. Да и здравый смысл, наконец... Твоё пленение может стать причиной гибели Андромахи, а если уж далеко зайдёт, то, как знать — и твоего отца... Я ведь и его могу завлечь в какую-нибудь ловушку, хотя и понимаю, что его даже такой капкан вряд ли остановит! Ты задумаешься и поймёшь, что написать письмо придётся. Тогда мы обо всём договоримся с моим братцем Гектором и с Ахиллом, и каждый, понимаешь, каждый из нас наконец получит то, на что имеет право!

И, уже исчезая в расплывающейся глубине коридора, прорицатель добавил:

— Я тебе оставляю факел — часа три он будет гореть. Не так грустно при свете, как в темноте. Постарайся поразмышлять спокойно. Думаю, ты и сам поймёшь, что я предлагаю разумное решение. Часов через пять рассветёт и я приду за ответом. Надеюсь, ты уже смягчишься, мой царь!

Глава 3

— Следующий за этим свиток сильно повреждён, — проговорил профессор, откладывая перевод и заново раскуривая погасшую трубку. — Кстати, это единственный свиток из последней части повести, который имеет повреждения. Скорее всего он каким-то образом попал в воду. Внутри текст сохранился неплохо, по крайней мере, те слова, что не прочитываются, можно угадать. Но начало совершенно смыто.

— Вот так пряники! — возмутился Виктор. — Это в таком-то месте! Да я бы руки оторвал за такое обращение с раритетами! Ну и козлы же эти турки!

— Да турки-то при чём, Витюн? — прервал приятеля Михаил. — Свиткам три с лишним тысячи лет. Откуда мы знаем, к кому и когда они попадали и кто именно утопил эту часть текста? И что, Александр Георгиевич, начала совсем не прочитать?