Возвращение. Танец страсти

На эти похороны пришло довольно много людей. Кроме родных явились все распорядители корриды в округе, некоторые преодолели расстояние в пару сотен километров, прибыли даже из более отдаленных районов. Может, Игнасио не успел полностью проявить себя, но его карьера была очень яркой, выдающейся, за короткое время у него появилось множество поклонников. Среди них было много женщин; некоторые — просто безымянные воздыхательницы из толпы, но также было немало и тех, кого он любил, — кого-то несколько дней, кого-то лишь одну ночь. Его любовница Эльвира тоже пришла вместе со своим мужем, Педро Дельгадо, который приехал отдать дать уважения одному из ярчайших молодых андалусских матадоров. Он старался не обращать внимания на обильные слезы, катившиеся по щекам жены, но потом заметил: если бы она не плакала, то была бы единственной не плачущей женщиной в процессии.

На могиле воздвигли камень. «Tu familia no te olvida»[63]. Хоронили одного, а плача и горя хватило бы на двоих. Рамиресы роняли горючие слезы. Конча оплакивала потерю не одного, а двух прекрасных сыновей, в равной степени скорбела о них обоих. Оба, и Игнасио, и Эмилио, испытывали границы родительского терпения, но сейчас, казалось, это уже не имело значения.

Боль от утраты Эмилио была такой же острой в этот холодный январский день, как и в день, когда его увели из дому. Казалось, траур Кончи никогда не закончится, поскольку она так и не увидела тела. Эти похороны стали двойной церемонией: она хоронила и среднего, и младшего сына.

Хотя Антонио и Мерседес были раздавлены потерей братьев, сила материнского горя ошеломила их. Конча несколько дней не ела, не разговаривала и не спала, казалось, ничто не могло вывести ее из этого бессознательного состояния. Долгое время детям не удавалось до нее достучаться.

Потеря любимых, находившихся по разные стороны баррикад, стала двойной бедой для семьи Рамирес. Почему именно они? Следующие недели семья провела в состоянии беспомощного недоверия, не сознавая, что подобное сейчас происходит по всей Испании. В данный момент осознание того, что они были не единственными, с кем случились такие непредвиденные несчастья, служило слабым утешением.

Глава двадцатая

Морозные дни января сменились слякотью февраля, словно накинувшего на город серое покрывало. Солнце едва проглядывало из-за туч, и горы Сьерра-Невада исчезли в тумане. Казалось, Гранада утратила связь с внешним миром.

Наконец острая боль утраты в семье Рамирес утихла, и ежедневные заботы о том, как выжить в стране, где идет война, отвлекли от горя. В кафе стало неуютно. Всех попыток Кончи поддерживать в баре чистоту, как ни печально, было недостаточно. Даже если бы она смогла со всем управляться сама, тревога за мужа истощила ее, а мучительная боль от утраты Игнасио и Эмилио продолжала подкашивать ее силы.

Все чаще ощущалась нехватка продовольствия, и каждый день приходилось из кожи вон лезть, чтобы достать продукты для семьи и провизию для кафе. «Бочка» являлась наследством ее детей, и теперь главной задачей Кончи стало сохранение семейного дела. Она старалась не злиться на дородных владельцев роскошных домов на Пасео-дель-Салон, у которых, казалось, всегда было вдосталь еды, тогда как для многих пришло время очередей и скудных обедов.

За минувшие несколько месяцев Мерседес стала намного менее эгоистичной и теперь без всяких напоминаний помогала матери. Однако в душе она ощущала тщетность всего происходящего. Подносить посетителям кофе и маленькие стопки жгучего коньяка иногда казалось ей абсолютно бессмысленным занятием, и временами она не могла скрыть своего отношения от матери.

— Я согласна с тобой, Мерше, — говорила Конча. — Но это дает людям ощущение нормальной жизни. Может быть, пока и этого достаточно.

Краткие мгновения общения с людьми в многолюдном кафе были единственной ниточкой, которая связывала их с прошлым, тем, что они скоро назовут «былыми временами». Мерседес ничего не радовало. Голые деревья на улицах и площадях были похожи на скелеты. Из города ушло все, что она любила. И от Хавьера не было никаких вестей.

Однажды утром Конча наблюдала, как Мерседес метет пол в кафе, медленно и педантично заметая крошки, пепел и клочки бумажных салфеток в центр комнаты. Мать видела, что дочь рисует идеальные невидимые круги на полу и что ее бедра описывают круги в такт движениям. Рукава ее вязаной кофты были подвернуты, мышцы на сильных руках напрягались, когда она держала веник. Конча ни секунды не сомневалась в том, что мысли Мерседес витают где-то далеко. Безусловно, она танцует в своем воображении. Под аккомпанемент Хавьера.

Еще с раннего детства Мерседес жила в собственном вымышленном мире, и сейчас лишь благодаря этим фантазиям существование девушки было сносным. Иногда она задавалась вопросом: неужели так и будет продолжаться до самой смерти? Только постоянно мечтая, она могла пережить смутные времена. Мерседес подняла голову, почувствовав на себе взгляд матери.

— Почему ты на меня смотришь? — сердито спросила она. — Я что, плохо подметаю?