Возвращение. Танец страсти

Как-то раз, примерно через неделю после гибели Мануэлы, внимание Мерседес привлекли скромные двери церкви. Может, Дева Мария поможет ей решить, куда идти?

За обветшалыми дверями открывалось внутреннее убранство в стиле барокко, но не это удивило ее, поскольку многие церкви имеют едва заметные двери, за которыми открывается величественный интерьер. Больше всего ее поразило количество людей внутри. И совсем не создавалось впечатление, что они пришли сюда в поисках безопасности. В такой неразберихе ни одно церковное здание не могло надеяться на защиту Всевышнего. Церкви были такими же уязвимыми, как и остальные здания, — националисты бомбили их с воздуха, республиканцы сжигали. В проходах и нефах многих церквей располагались воинские подразделения, а на помостах и хорах селились птицы.

Несмотря на потерю веры, мужчины и женщины искали защиты и приюта в этой открытой церкви. Мерседес вспомнила, чтокогда-то значила для нее религия; прошла целая вечность с тех пор, как она каждую неделю ходила в церковь, чтобы исповедоваться в своих грехах, и много лет с тех пор, как ее привели к первому причастию. Перед иконой Девы Марии горели свечи, а глаза Святой Девы смотрели прямо на Мерседес. «Славься, Мария» — это заклинание раньше лилось из ее уст, как вода из крана. Сейчас она преодолела искушение пропеть молитву на память. Это было похоже на гипноз. Она не верила. Глаза, которые пристально смотрели на нее, были всего лишь маслом на холсте, химическим соединением. Она отвернулась, запах воска защекотал ноздри. Мерседес почти завидовала тем, кто может в подобном месте найти успокоение.

На изгибе апсиды[70] херувимы взлетали в небеса. Некоторые взирали на собравшихся с озорной улыбкой. Под ними сидела Дева Мария, Иисус Христос безжизненно лежал у нее на коленях. Мерседес внимательно изучала икону, пытаясь разглядеть хоть какой-то намек на истинные чувства, но поняла, что художнику не удалось передать ту боль, которую она видела на лице женщины по дороге из Малаги несколько дней назад. Боль матери, которая, как и Дева Мария, баюкала мертвое тело своего ребенка. Было очевидно, что автор этой пьеты[71] никогда не видел настоящих страданий. Его пьета не была достоверной ни на йоту. Это изображение выглядело как насмешка над горем. В каждой маленькой часовне она видела пошлые изображения страданий и горя, и с каждого потолка улыбались пухлые ангелочки.

Уже по дороге от главного алтаря Мерседес наткнулась на гипсовое изваяние Девы Марии в полный рост. Стеклянные слезы блестели на ее гладких щеках, глаза — решительные и голубые, уголки рта немного опущены. Она взирала на Мерседес сквозь прутья затертой капеллы, заключенная туда вместе с маленькой вазочкой с блеклыми бумажными цветами. Тогда как другие искали у этих фигур защиты и надежды, верили, что обретут успокоение, Мерседес такой театральный символизм показался просто нелепым.

Набожные люди стояли у капеллы, преклонив колени, или сидели, повесив головы, в здании церкви. Казалось, все пребывали в мире, только Мерседес была вне себя от злости.

«Какой прок от Господа? — хотелось воскликнуть ей, чтобы разрушить почтительную тишину, царящую в этом величественном храме. — Что он сделал, чтобы защитить нас?»

В реальности Церковь выступала против людей. Многие свои деяния националисты совершали, прикрываясь именем Господа. Несмотря на это, Мерседес видела, что многие жители Альмерии до сих пор тверды в своей вере и надеются, что Дева Мария поможет им. Тем, чьи губы шептали молитвы, даже не надеясь на ответ, Церковь продолжала даровать успокоение. Но Мерседес, которая пришла за наставлением, это казалось просто смешным. Святые и мученики с нарисованной кровью и показными стигматами когда-то были частью и ее жизни. Теперь она считала, что Церковь — это сплошное притворство, сервант, забитый многословными обещаниями.

Она присела и некоторое время смотрела на людей, которые входили и выходили, ставили свечи, шептали молитвы, всматривались в иконы. Интересно, что они чувствуют? Отвечает ли им Господь, когда они молятся? Отвечает сразу или на следующий день, когда они меньше всего ожидают? Неужели эти ледяные глаза святых кажутся им живыми, из плоти и крови? Возможно, что так. Может, эти люди с просящими глазами, полными слез, и крепко сцепленными побелевшими пальцами, видели что-то недоступное ее пониманию, что-то сверхъестественное? Она не могла понять этого ни умом, ни сердцем.

Нет никакого Божественного провидения. В этом она была уверена. Секунду она раздумывала над тем, чтобы помолиться за души усопших, Мануэлы и ее сынишки. Она подумала о них, невинных, безобидных; их смерть только укрепила ее убеждение, что никакого Бога нет.